Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

День только начинался. Арестованные выходили из землянок, курили и нехотя приступали к работе. Накануне завезли брёвна, и штрафникам приказали распиливать их на доски. Я стоял в стороне, глядя на занятых людей, и думал, что в общем-то они ничем не отличаются от обыкновенных солдат: такие же на них шапки и шинели, только нет поясных ремней и обмоток, Неожиданно возле брёвен я увидел Хезрет-ага. Сначала не мог сообразить: как он сюда попал? Чуть было не окликнул его, но вовремя опомнился: на посту разговаривать нельзя. Как же быть? Вот сейчас яшули заметит меня, подойдёт и заговорит. А что же буду делать я? Молчать? Да, придётся молчать. Другого выхода нет. Яшули тем временем словно почувствовал мой взгляд. Стоял он ко мне спиной, но вдруг повернулся, вздрогнул и жалко заулыбался:

— Гич, земляк ты мой! Вот так довелось нам встретиться. Дожили мы до тех чёрных дней, когда туркмен туркмена с ружьём охраняет…

Я отвернулся, сделал вид, что не замечаю его, но этим только придал ему смелости. Голос его стал поучающим, даже нагловатым.

— Вижу, и тебе нелегко живётся. Слово боишься сказать, как бы не пришлось расплачиваться. Поверни голову, послушай, что скажу. Уходить нам надо. В песках наш дом родной. Пески наша опора и спасение…

Не выдержал я, оторвал от земли приклад винтовки:

— А ну-ка отойди от часового!

Яшули попятился, на лице у него появилась злая улыбка.

— Богом ушибленный… Не всосал ты с молоком матери ни уважения, ни порядочности.

Он отошёл и стал со всеми вместе таскать брёвна. Иногда оглядывался на меня, но больше не заговаривал.

В тот день я так и не узнал, за какую провинность попал он в штрафную роту. Достаточно было, что этот Хезрет так или иначе опозорил и меня, и всех остальных, приехавших сюда с ним. Стыд за своего земляка заставлял меня опускать глаза; и я решил никому не говорить о яшули. Но разве шило в мешке утаишь? Дня через два, когда мы легли спать, Володя вдруг говорит:

— Между прочим, Хезрет в штрафную попал. Слышал?

— Хезрет? А не знаешь — за что?

— Дезертировать пытался. Поймали у Казанджика в песках. Будет судить военный трибунал.

Я думал, яшули обругал кого-нибудь из командиров или отказался выполнить приказ, но чтобы он дезертировал — я не допускал такой мысли. Тошно мне стало от услышанного. Стыд мой удвоился. И ещё я почувствовал, что и на меня теперь будут смотреть с подозрением.

— Сволочь он, — выругался я. — Из-за него и на меня позор ложится.

— Ты-то причём? — удивился Володя.

— Но он же с нами ел, пил! С виду он такой же, как и я. Разве теперь нельзя подумать и обо мне: «Как бы и этот не дезертировал?»

— «Слушай, Гич, прекрати говорить глупости, — сказал Володя. — Давай-ка лучше спать. Завтра, между прочим, опять идём охранять штрафную. Может, даже увидишь этого негодяя…

Спал я плохо. О дезертире-яшули старался не думать, но мысли о нём одолевали меня. Днём тревога усилилась, совсем отпала охота идти в караул. Я даже додумывал: а не сказать ли помкомвзвода Морозу, что ж болен? Так, в хандре и раздумьях дотянул до вечера, а потом построились на инструктаж, и отказаться я не решился.

Заступил на пост в восемь вечера. Сумерки только-только начали опускаться над степью. Было видно — во дворе штрафники сидели возле землянок, курили и беседовали. Признаюсь тебе, братишка, я со страхом смотрел во двор и молил судьбу, чтобы дезертир Хезрет опять не приметил меня, И вдруг смотрю — идёт. Прямо ко рву идёт. Вскинул я винтовку — он остановился, кричит:

— Салам алейкум, сынок! Опять охранять нас пришёл? Опять винтовкой трясёшь. Только я не верю, верблюжонок, чтобы туркмен мог стрелять в туркмена… Не так ли? Хе-хе!

Я злился, нервничал, но ничего не мог поделать: стоял он на положенном расстоянии, даже нельзя было окликнуть: «Стой, кто идёт!» Яшули, конечно понимал, что ему разговаривать с часовым запрещено. Бросив ещё два-три слова, он ушёл и скрылся в землянке. Мне стало немножко легче, хотя и тревожила мысль: не вздумал бы он ещё раз бежать!

Сумерки между тем сгустились, наступила ночь. За стеной, в полку, стали затихать голоса. Потом донеслись крики дежурных: «Отбой!». Навалилась тишина, только шуршал на ветру сухой кустарник. В полночь должна была прийти смена, и я с нетерпением ждал той минуты, когда появится разводящий. Я ходил по насыпи и всё время глядел в сухой ров. Но как ни напрягал слух и зрение, чуть было не проглядел. Заметил человека, когда он уже вылез из рва и припал к земле — ждал, когда я повернусь к нему спиной. Тогда он скатится с насыпи и уйдёт в степь. Я увидел его как раз в то мгновение, когда он лёг на живот.

— Стой, кто идёт! — закричал я.

Человек покатился кубарем вниз, подминая кусты.

— Стой, стрелять буду!

Но он уже вскочил на ноги и побежал прочь.