Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

…Садап с группой женщин в Кяле планировали землю под посевы хлопчатника. Стоял зимний день и сыпал мелкий снег. Вдруг со стороны песков показались две девушки. Одна шла чуть впереди и держала за руку спутницу. Все изумились и слегка растерялись: кто они и откуда идут? Там ведь пустыня!.. Одна из девушек оказалась слепой. Подойдя к колхозницам, незнакомки присели на корточки и стали петь «Ляле», девичьи куплеты. Пели они о трёх журавлях, улетевших в далёкие края, о трёх храбрых джигитах, ускакавших на горячих ахалтекинцах на смертный бой с ненавистным врагом.

Как потом выяснилось, у девушек было три брата. Все они ушли на фронт и погибли. Старшая от горьких слёз и неизбывной печали ослепла. И сёстры пошли по свету, изливая всю свою сердечную боль в песнях. Несмотря на стужу, одеты они были совсем легко. Моя Садат сняла с себя халат и накинула на слепую девушку.

Всё на свете, сынок, и хорошее, и плохое, рано или поздно кончается. Кончилась и война. Мы победили. И я живой-здоровый вернулся домой. Это — праздник, конечно, но праздновать его было некогда. И я трудился. Трудился, как говорится, на совесть. А время было такое, что концы с концами еле-еле сводили. Но одно радовало людей — не было войны.

У нашей старой лачуги обвалилась вся штукатурка, прохудилась крыша. Дров в доме — ни полена. Деревянный загон для домашнего скота за войну сожгли, а овец съели. Теперь надо было заводить скот и строить загон. Да что там перечислять, куда посмотришь — всё требовало труда и рук.

И я принялся за дело. Привёз из песков воз дерезы. Заштукатурил лачугу, сделал новый загон. Мать и Садап только радовались. Но, занятый всем этим, я упустил самое главное: не сходил к Кериму и не поблагодарил его за помощь. Схожу, мол, завтра, схожу через недельку. Всё откладывал да откладывал.

И вот Керим пришёл сам. У него не было правой руки, не видел один глаз. Но Керим улыбался как и прежде:

— Всё прошло, друг. Тяжёлые дни остались позади. Вернулся целый и невредимый. Поздравляю. Изви-ни, что не смог приехать сразу же как ты вернулся. Только вчера из песков от отары.

А я сидел и молчал. Меня бросило в жар. Я чувствовал, как по спине у меня потекли ручейки пота. Керим был солнцем, а я тающим снегом. Оказывается, страшное это дело чувствовать себя виновным перед другом.

— Благодарю, Керим… Спасибо за всё… — пролепетал я через некоторое время.

— Скажешь тоже мне! — с улыбкой махнул он рукой. — Что я такое сделал, чтобы об этом говорить? Жаль, конечно, но я сейчас не полноценный человек, а то бы и лачугу заштукатурил, и дрова привёз бы…

И у меня опять защемило сердце. Даже эту работу, оказывается, он не хотел оставлять мне. Ах, Керим, каким ты был другом! Каким добрым, щедрым человеком!

После визита Керима мне жить как будто легче стало. Да и у домашних моих лица тоже просветлели. Наведя в доме кое-какой порядок, я устроился рабочим на железнодорожную станцию, что была по соседству с нами. Мы убирали старые шпалы и клали новые. Дело это мне было хорошо знакомо.

Жизнь мало-помалу стала налаживаться. Года через полтора у нас родился сын. Оказывается, ребёнок — это украшение дома. Однако беда уже стояла за порогом…

Работал с нами человек по имени Каджар. Кряжистый, розовощёкий здоровяк. Его недолюбливали у нас. Поговаривали, будто он во время войны не пошёл на фронт и скрывался в пустыне. Затем вот устроился на железную дорогу. Работал он хорошо, добросовестно.

Мне он, несмотря на всевозможные слухи, понравился. На станции у Каджара была комнатка. По утрам, когда я шёл на работу, он ждал меня у одинокого тутовника. Остальной путь мы преодолевали вместе.

Как-то он пригласил меня к себе. Кровать, тумбочка и самодельной работы стул… Вот и вся обстановка. Он открыл бутылку водки. Наполнив стаканы, посмотрел на меня, глубоко вздохнул и сказал:

— Базар, я тебя люблю. Жизнь коротка. А у меня нет ни семьи, ни родных. Хоть ты мне будь другом.

Мне стало жаль Каджара. За водкой мы клялись друг другу в вечной дружбе, целовались, обнимались, даже прослезились… Когда я усидел Реджепа и Бегмета, я вспомнил об этом, сынок…

С этого дня мы частенько стали выпивать. Напиваться особенно не напивались, но…

Дома я стал каким-то придирчивым. Чуть остывший чай я называл холодным и приказывал Садап заварить новый; если сын Ениш капризничал и плакал, мне казалось, домочадцы специально, чтобы потрепать мои нервы, расстраивают ребёнка. Чай Каджара казался мне вкуснее, его еду, хоть там и недоставало соли, я ел с большим аппетитом.