Женитьба Стратонова, или сентиментальное путешествие невесты к жениху

Потом бросила лопату, присела на прохладные ступеньки крыльца и долго слушала биение в себе злых острых пульсов, успокаивала занемевшие руки, выгоняла из них противную дрожь. Хорошо бы сейчас закурить. Да не закуришь — год как бросила. Да и были бы сигареты, не посмела бы: явится вдруг Стратонов, головой доброжелательно и укоризненно покачает, только скажет что-нибудь вроде: «с краю — огонь, в середине — табак, на другом конце — дурак», и станет мне стыдно до слез, а он все-таки простит мне, потому что не устает трудиться душой.

Поднялась в дом, на кухне долго под краном мыла руки и пошла в отведенную мне комнатушку. Все здесь было, как и раньше. Да и что могло измениться?

Вот только рукав куртки лежал не поверх брючины, а под джинсами. Приятно, что Флор Алексеевич такой аккуратный человек. И молния на сумке была затянута до упора. Сама затянулась, что ли? Или Стратонов, после того как обыскал мои вещички, закрыл замок как полагается? Он ведь все делает досконально. А разгильдяев и тунеядцев ненавидит. И презирает. А брак — штука серьезная, документы надо проверить обязательно. Да и бояться мне нечего, документ мой единственный, паспорт, в порядке.

Дыхание совсем успокоилось, тренированное невзгодами сердце стучало ровно. Я вышла в дубовый холл и быстро поднялась по лестнице, подергала ручку двери — апартаменты Стратонова были надежно заперты. Я и не надеялась найти их распахнутыми, не то место. Но проверить надо было. Осмотрела замок: финская продукция, качество надежное.

Спустилась в свою комнатку, влезла на подоконник веранды, подергала верхнюю фрамугу — крепко сделано, здесь все изготовлено на совесть. Уцепилась за переплет, рывком подтянулась, правой рукой перехватилась за водосток, левой — за скат крыши, еще одно усилие, теперь колено — на поперечину рамы, подтягиваем другую ногу; пронзительно заныли намозоленные черенком лопаты ладони, но я уже навалилась животом на край крыши, последняя подтяжка вверх — и я на кровле веранды, перед раскрытыми окнами второго этажа.

Вот и кабинет моего цветка, дорогого моего жениха — Флора Алексеевича Стратонова. Здесь, по моему разумению, он и пластается главным образом, здесь он, сердечный, корячится до темноты в глазах. Тут он работает с радостью, ненавидя и презирая тунеядцев. В этом кресле, скорее всего, он не дает лениться своей душе, заставляя ее прощать людей — в принципе неплохие существа, хоть и причинившие ему немало горького…

Где-то здесь он хранит следы своей душевной работы, ее итоги и планы на будущее. Для меня, как для невесты, это самое главное. Если я не найду хранилища, то скорее всего откажет мне Стратонов, не захочет на мне жениться Флор Алексеевич и будет безусловно прав, поскольку я позорно мало перетаскала фекала от кучи у ворот к яме, где на следующий год будут удобрения, прекрасные, как французская песня.

Вообще-то говоря, если я найду хранилище — то пускай и не женится на мне. Черт с ним! В этом случае женское тщеславие, по крайней мере, будет удовлетворено: я его отниму у всех остальных невест.

Красивый большой кабинет, обставленный румынской полированной мебелью. На мой вкус слишком много ослепительного деревянного сияния. Светлый ковер с пунцовыми розами в углах. Карминная краснота войлочных цветов, почти как в плотных куртинах за окном в саду.

Хрусталь и безделушки заперты в витрине горки. Ничего не валяется, все на своих местах. На письменном столе — пишущая машинка «Эрика», большая стопка чистых конвертов и забранная в картонную шкуру скоросшивателя подшивка «Рекламас пиеликумса».

То сокровенное, что я искала, должно быть тщательно убрано с глаз. Но — близко. Обязательно близко, чтобы в любой момент можно было взглянуть, освежить в памяти. Где?

В этой до блеска вылизанной, выблещенной комнате было определенное своеобычие. Ни одной вещи, ни единого украшения, никакой книжонки не лежало открыто: заперты секретер, сервант, горка, книжный шкаф. Медицинская пустота и чистота всех мебельных горизонталей.

Кроме стеллажа, перпендикулярно приставленного к письменному столу. На нем ровной шеренгой выстроились папки скоросшивателей с надписью «Страховой архив». Аккуратные неотличимые папки — только на корешках были последовательно наклеены цифры — «1976», «1976а», «1977», «1978», «1978а»…

В такой же коричневатый картонный мундир облачена подшивка «Пиеликумса». Ну, конечно! Могу голову дать наотрез: в папках с ежегодной датой действительно страховой архив, а в помеченных литерой «а» — мое сокровенное.

Наше с Флором Алексеевичем, с цветочком моим, — наше сокровенное.