Женька-Наоборот

Сигнал бедствия… А ведь бедствие надвигается! Допытайся Алеша, о каких пирожках зашла речь, Тане лучше не жить… Надо взять да признаться, прямо так и сказать… Однако, пока Таня раздумывала, собиралась с духом, белая панамка исчезла следом за новеньким голубым платьем.

…Раскормленные подмосковные чайки — непременные спутники каждого теплохода. Они зорко выслеживают крошки, кинутые за борт. Вот и сейчас все годное в пищу, не достигнув воды, исчезало в жадно раскрытых клювах. Пассажиры удивлялись проворству и зоркости птиц. Особенно восторгался старшеклассник Костя Юсковец, прозванный Индусом за смуглый цвет кожи. Сдвинув на затылок свою красивую тюбетейку, громко предложил:

— Ребята, а что, если и нам подзаправиться?

Возражений не поступило. У каждого в руках зашуршали увесистые свертки. Появились бутерброды и самая разная испеченная к празднику вкусная снедь. У каждого, кроме Женьки Перчихина. Этот, разумеется, и завтрак ухитрился забыть. Снова весь класс возмутился:

— Растяпа!

— А я не забыл. Я нарочно. Чересчур дома нажрался.

— Ты что — верблюд? На сутки вперед заправляешься?

— Верблюд.

Посвистывая, скрестив на груди руки, Перчихин всем своим видом выказывал презрение к еде.

Не в первый раз Валентина Федоровна задумывается о Жене. Какой он, к примеру, дома? Неужели тоже «негативист»? Она вспоминает отца Жени — такого же длиннолицего, бледного. Незадолго до праздников он наконец-то появился в учительской. Сдержанно поклонился, сел так, чтобы не измялась ни одна складочка на добротном сером костюме, и раскрыл кожаную новенькую папку на молнии. Важно извлек из папки бумагу — вызов в школу (четвертый по счету!), — будто для беседы с классным руководителем требовалось предъявить документ.

Вежливо выслушав Валентину Федоровну, пожаловался на занятость. Легко согласился, что у сына несносный характер, обещал принять «надлежащие меры». Какие меры, неизвестно. Результатов пока не видно.

Сейчас Перчихин-младший стоял, продолжая насвистывать, куражась перед теми, кто с аппетитом поглощал домашнюю снедь. И все же в бледном лице с нелепо вытянутым подбородком Валентина Федоровна угадывает уныние. Почему-то именно сегодня, в сиянии весеннего солнца, Женя выглядит особенно хилым, несмотря на завидный рост. Рядом с другими мальчишками, со всеми этими здоровяками — хоть обряжай их в тельняшки да начисляй во флот! — Женя просто заморыш. И такой неспокойный, такой нескладный…

Внезапно Валентину Федоровну пронзило острое чувство вины; как же так, как же она ни разу не побывала у Жени дома?! Ко многим зашла, к Перчихиным — нет. И не потому, что считала это ненужным, а потому… потому, что оберегала себя, свое самолюбие.

«Почему-то из прежней школы подобных жалоб не поступало, — заявил ей Перчихин-папа и снисходительно усмехнулся: — Если парень так труден, можно к осени его перебросить».

«Перебросить»!.. Куда? В параллельный класс, либо даже в другую школу? На миг такой выход показался вполне возможным. Разумеется, на одну единственную секунду. После Валентина Федоровна казнила себя, да и сейчас казнит. За все: за проявление слабости, за робость, за неуверенность, за нерешительный тон. Неужели она не сможет с этим покончить? Сможет. И сделает это без промедления!

Валентина Федоровна встала, выпрямилась и долго стояла кот так — собранная, по-спортивному стройная, с высоко подмятой головой… Питомцы ее мирно жевали, смеялись, поддразни вал и друг друга, не подозревая, что их классный руководитель только что обещал себе начать жить по-новому.

3. Сигнал бедствия

Смешливая розовощекая Вера ест мясную котлету, уминает пухлый ломоть свежего хлеба, густо намазанный маслом. Чайкам от нее порядочно перепало белого мякиша.

— Кушайте на здоровье! Ха-ха-ха!

Валентина Федоровна неприметно следит за Женей. Она видит, как он — в который раз! — переводит свои колючие черные глазки с Вериного жующего рта на жадные птичьи клювы. То и дело напрягается тощая мальчишечья шея, сглатывается слюна. Эх, верблюд…

Но как подступиться к этому мальчику-наоборот? Срежет, не посчитается, что кругом посторонние, что рядом твои ученики, которых ты только что решила по-настоящему взять в руки. Но именно это решение и заставляет Валентину Федоровну действовать не откладывая. Потянулась за своей сумкой, достала два бутерброда с краковской колбасой и как бы невзначай подошла к Жене:

— Вот незадача… Мать, понимаешь, столько мне всего надавала… Ты не выручишь, а?

Женя вспыхнул, отдернул руку, словно в нее хотели вложить горячие угли.

— Чего?! Думаете, меня хуже других кормят? — Вскочил, опрокинул кресло. — Да мне колбаса до смерти надоела, я ее в рот не беру. — И понесся по палубе, крича без стеснения: — Когда вы все перестанете ко мне лезть?!

Таня бросилась к Валентине Федоровне: