Женщина, ее физическая и духовная природа и культурная роль

В данном случае примеры эти относятся к женщинам зрелого возраста, имевших детей, а для детей каждая мать способна на всякие жертвы. Но мне известны и другие примеры, показывающие, что в каждом возрасте, а не только под влиянием материнской любви, женщина способна на самопожертвование. Я знала одну шестнадцатилетнюю девушку /возраст, когда еще носят короткие юбки и думают только о забавах и школьных уроках/, когда с матерью ее сделался паралич. Девочка сделалась хозяйкой дома и сиделкой. Последняя обязанность была особенно трудной и печальной. Мать, вполне сохранив умственные способности, была раздражена своим немощным состоянием и стала очень нетерпеливой. Девушка день и ночь находилась при ней, ухаживала за ней, кормила, одевала, сносила безропотно ее капризы, слушала ее жалобы и стоны. Эта жизнь продолжалась три года, и ни разу за все это время девушка не изменила своему долгу. Мать умерла. У младшей сестры, которую за это время она привыкла считать своим ребенком и любить ее как мать, открывается туберкулез. Снова уход за больной, еще более трудный: день за днем в течение целого года она видела, как прогрессировала болезнь, и, не имея возможности помочь сестре, должна была казаться веселой и спокойной, чтобы не тревожить больную. Она выдержала роль до конца; но когда умерла сестра, она потеряла треть своего веса. Она так долго и так стойко воздерживалась от слез, что не умела более плакать. Видя, до какого состояния она довела себя, нельзя было представить себе, что эта девушка могла иметь столько силы воли и самообладания. Впоследствии жизнь ее вошла в нормальную колею, она вышла замуж, снова вступила в колею обыденной жизни и сделалась элегантной, грациозной светской дамой, и никому не могло бы прийти в голову, что в этой женщине, которая с увлечением говорит о нарядах и театрах, таится такой запас героизма. Прошла необходимость, угас и героизм. Но нет сомнения, что если бы обстоятельства сложились иначе, она осталась бы прикованной к своим больным на всю свою жизнь.

Мне рассказывали об одной англичанке, которая живет в Бордигере. С 14-летнего возраста она посвятила себя сестре, страдавшей страшным ревматизмом, и ухаживала за ней 35 лет. Когда сестра умерла, она с удивлением увидела себя одинокой и старой. В жизни ее, протекшей у постели больной, не было ни одного эпизода: не было ни любви, ни жалоб на жизнь, — она просто ни разу не подумала о себе, не искала других целей деятельности.

Другая дама, которую я знала лично, молодая, изящная, несколько лет вела блестящую салонную жизнь, которую давало ей положение и богатство мужа, выдающегося дипломата. Муж ее заболел таким ужасным ревматизмом, который не позволял ему даже владеть пальцами, чтобы переворачивать листы книги. Его отправили в деревню, и жена, которой было тогда 25 лет, сделалась его сиделкой. Такой уход требовал не только нравственной, но и физической силы. Больной стеснялся своего состояния перед посторонними и не терпел никого другого около себя. И такое положение длилось 18 лет. В последние два года болезнь ухудшилась, и она не выходила более из дома. Когда же она вышла, наконец, за гробом мужа, улицы показались ей странными. Она виделась за эти два года со своей дочерью, жившей в том же доме, лишь по полчаса в день; многие месяцы она спала, не раздеваясь, чтобы быть готовой вскочить при малейшей тревоге на помощь к своему больному. Но подобные женщины совершенно не сознают, что они совершают подвиг самопожертвования и великодушия. Когда я хотела выразить ей мое глубокое удивление перед ней, она посмотрела на меня с изумлением: «Нет, нет, — сказала она, — вы ошибаетесь, как ошибаются все те, которые считают, что я должна была сделать большое усилие, чтобы исполнить этот долг. Мне было все это легко и приятно, и я ни разу не почувствовала, что делаю усилие; никогда я не чувствовала себя усталой или скучающей, пока он был тут, и я могла помогать ему и видела его благодарный взгляд и знала, что у него, кроме меня, никого нет. Прежде я была слабого здоровья, но с тех пор, как начала ухаживать за ним, я ни разу не подумала о том, что могу заболеть. Восемнадцать лет — да, но я не знаю, что это время представляет собой для других, — я не нашла его долгим: каждый день и каждая минута приносили с собой труд и необходимость. Я была его рукой, его глазами, думала только о том, чтобы облегчить его страдание — больше ни о чем. Я была — если можно так сказать — даже счастлива. Жизнь моя имела определенную цель: продлить его жизнь, — а когда он умер, я была рада за него, что кончились его ужасные страдания и что он успокоился. Но что касается меня, то я потеряла цель жизни; я совсем отвыкла от людей и не умею принимать участие в их жизни.