Женщина Габриэля

Сердце Виктории пропустило удар. Она выглядит старше или моложе своих лет, задумалась она.

Следует ей солгать или сказать правду?

Что подобный мужчина хочет от женщины?

— Мне тридцать четыре года, — наконец, неохотно произнесла она.

— Вы — не молоденька девушка.

— Также как и вы — не юноша, сэр, — парировала она.

Виктория сжала губы, слишком поздно, слова эхом отразились между ними.

— Да, я — не юноша, мадемуазель, — ответил он невозмутимо. — Но мне очень любопытно — почему вы, в вашем возрасте, решили расстаться с девственностью этой ночью, в доме Габриэля.

Голод.

Отчаяние.

Но такому мужчине не захочется слышать о бедности.

Виктория попыталась быть благопристойной.

— Возможно, потому что я знала, что вы будете здесь сегодня вечером. Вы очень красивый, вам это известно. Первый раз у женщины должен быть с таким мужчиной, как вы.

Комплимент не возымел успеха. Виктория не была благопристойна.

— Я мог бы причинить вам боль, — нежно сказал он.

В его пристальном взгляде не было ничего нежного.

— Я хорошо знаю о том, что мужчина может сделать с женщиной.

— Я мог бы убить вас, мадемуазель.

Сердце Виктории подпрыгнуло в груди.

— Он у вас такой большой, сэр? — вежливо спросила она.

Желая убежать.

Желая сражаться.

Желая, чтобы ночь закончилась таким образом, чтобы наутро она смогла собрать воедино остатки своей жизни.

— Да, мадемуазель, у меня большой размер, — намеренно произнес он, следя за ней настороженным взглядом серебристо-серых глаз. — Немногим больше девяти дюймов. Почему вы не сняли плащ в салоне?

В камине развалилось горящее дерево.

Немногим больше девяти дюймов проникают между ее бедрами.

Образ мужского члена — тёмного орудия с прожилками вен и тёмно-красной головкой — мелькнул перед глазами Виктории. Но тут же на смену ему пришёл другой образ — лорда Джеймса Уорда Ханта, графа Голберна, министра внутренних дел… «Ну, девочка, сними плащ и покажи нам, что ты там продаешь».

По воскресеньям министр внутренних дел обедал с ее отцом; в течение же рабочей недели, в неустанных попытках очистить улицы Лондона от проституции, он занимался тем, что оскорблял падших женщин — «безнравственную прослойку общества» — перед палатой Лордов.

Она задумалась, знал ли её отец о ночной деятельности своего друга.

Она задумалась, разделял ли эту деятельность её отец.

Всё было не таким, каким казалось ещё шесть месяцев тому назад: ни так называемые респектабельные мужчины и женщины, ни обыватели, слоняющиеся по лондонским улицам, ни, конечно, сама Виктория.

Всю свою жизнь она скрывалась от желания; и вот теперь не может избежать его.

— Я не видела выгоды в том, чтобы выставлять себя напоказ перед публикой, — без всякого выражения произнесла Виктория. — Именно моя девственность имеет ценность, а не внешность.

— Вы боялись, что мужчины сочтут вас непривлекательной?

Она боялась, что мужчины узнают её.

— Я не предлагала красоту, — ответила она, защищаясь. И прикусила губу, осознав, что поддалась эмоциям.

Леди не демонстрировали своих чувств на людях. Предполагалось, что проститутки, как и гувернантки, вовсе не обладали эмоциями, не говоря уже о том, чтобы поддаваться им.

Бывшей леди, гувернантке, а теперь практикующей проститутке Виктории были присущи эмоции. Но она не хотела обладать ими.

— Вы считаете себя красивой? — спросил он бесстрастно, изучая ее взглядом серебристых глаз; у него были изящные лицо и пальцы — первое обрамлено коротким белым воротничком и соответствующей бабочкой, последние — чёрным мрамором, испещренным серебряными прожилками.

— Нет, я так не считаю, — с усилием произнесла Виктория. Честно.

Женщины растрачивали свои жизни на родителей, мужей, детей.

В подчинении не было никакой красоты.

— Но всё же вы думаете, что стоите две тысячи фунтов.

— Я запросила сто пять фунтов, сэр, — парировала она. — Это вы предложили две тысячи.

— Деньги важны для вас, — продолжал он. Голос. Глаза.

Виктория стиснула зубы.

— На деньги покупают уголь. Пищу. Кров. Да, деньги важны для меня, также как и для всех остальных.

Деньги, которые он заплатил за аренду этой комнаты на один час, обеспечили бы ей комфортную жизнь на несколько недель.

— Что бы вы сделали ради денег, мадемуазель?

Холодок пробежал по спине Виктории; потом он сменился жаром.

Он действительно спрашивает её, какие сексуальные акты она готова совершить?

— Я сделаю всё, что вы пожелаете.

— Вы позволите причинить вам боль.

Это был не вопрос.

Её сердце перестало биться, а потом забилось в учащённом ритме.

— Я предпочла бы обойтись без этого.

— Когда вы ели в последний раз?

Гнев охватил Викторию.

Он играл с нею. Просто потому что мог.

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать мой аппетит, сэр.

— Но вы хотите есть.

Её желудок согласно заурчал.

— Нет, — соврала Виктория. — Я не хочу есть.

— Но вам известно чувство голода.

Она не признается в слабости этому мужчине, красота которого взывала ко всем женским инстинктам, которые она старалась подавить.

— Да, бывает, я забываю поесть.