Женщина и мужчины

Юлек не презирал их, нет. Они пробивались наверх честно, благодаря своему трудолюбию. Отец Анки, добиваясь благосклонности ее матери, привел цыган, чтобы те сыграли серенаду на яблочной делянке. Дочери же – после окончания Высшей экономической школы – предназначался модный оркестр, доставленный прямо в варшавскую квартиру, купленную специально для нее. И Юлек женился. Ему не составляло труда идти на компромиссы в том, что касается искусства, – порой это было даже полезно. А вот в жизни бедный музыкантишка и наследница огромного садового хозяйства ладного дуэта не составили. Они не разводились из сострадания к родителям Анки – больное сердце тестя этого не выдержало бы. А возможности отменить брак – вернуть обручальные кольца, ответить «нет» на заданные вопросы, пятясь, выйти из костела и поодиночке разойтись в разные стороны – вернее, разъехаться восвояси на белых «мерседесах» с лентами и воздушными шарами – у них не было.

«Слава Богу, что это хоть не Рождество», – мысленно вздохнула Клара.

Она пришла к Иоанне и Мареку на праздничный завтрак. Двое старших детей отдыхали у бабушки и дедушки на море. Мацюсь, измученный насморком, но успокоенный сладостями, спал на диване.

Клара не любила рождественские праздники из-за холода и в особенности из-за елки. Ох уж эта елка, увешанная сувенирами из детства, – даже если оно, это детство, и не слишком счастливое, то уж грез-то в нем хватало! Были тут и страшилища, прикидывающиеся ангелочками, и любимые елочные шарики, и бумажные цепи, склеенные слюной много-много лет назад… Деревце семейного китча, выставленное на всеобщее обозрение, – будто постель, которую вывалили из окна проветривать.

– Хочешь майонеза? Я сам взбивал. – Марек, временно освобожденный от двух третей груза своего отцовства, приходил в себя, демонстрируя любезность, приправленную мужским кокетством – и я, мол, в кухню заглядываю.

– Может быть, хрена? – подала Иоанна соусник.

– Что-то тихо у вас сегодня. – Клара уже была сыта и, скрестив ноле и вилку, оглядывала гостиную, отделанную в зеленых и желтых тонах.

На новехоньком, искусственно «состаренном» серванте дожидались своего часа пирожные-мазурки и запеканки, политые глазурью.

– Я раздобыл отменные сигары, вы не против, если я выкурю одну?

– А меня угостишь? – Клара наклонилась и просящим жестом погладила его руку.

– И меня, я сто лет уже не курила.

– Не переводите добро, девчонки, вы и затягиваться-то не умеете.

– Мы? – прыснула Иоанна. – Да мы во время сессий лучшие самокрутки делали!

– Пойдемте в сад, чтоб ребенок не дышал дымом. – Клара потянулась за шалью, та соскользнула со спинки стула, но Марек изящно ее подхватил.

– Идите, я все принесу на подносе. Пиджак! – заботливо напомнила мужу Иоанна.

С ювелирной точностью она разделяла оставшееся тесто для пирожных на полосочки: вот здесь будет повидло, здесь сушеные фрукты… Иоанна любила возиться с тестом так же, как и есть пирожные, – это дарило ей хорошее настроение. Хорошее настроение произрастало в ней из плодородной почвы довольства собой. Ее естественная радость отличалась от деланной веселости Клары. Иоанна знала подругу достаточно хорошо, чтобы уловить фальшь в несмолкаемых возгласах удовольствия, преувеличенном расположении к Мареку… Ожидая прихода Клары, Иоанна просила мужа быть деликатным.

– Не выспрашивай ее о Яцеке.

– Неужели ты думаешь, что я способен смеяться над больными на голову?

– Почему же больными…

– Потому что надо головой тронуться, чтобы уверовать в Будду – в этого сидящего на корточках типа. И чем это кончается? Тем, что парень шастает по лесу и собирает камни.

– Марек…

– Ладно, я буду вести себя чудесно, празднично и чудесно, только завяжи мне галстук, – застегнул он воротничок. – Они разводятся?

– Кризис – еще не развод. Я тебя прошу, не касайся этой темы. А еще у тебя сегодня табу на религию и акупунктуру.

– В общем, с висельниками не говорить о веревке. Обещаю. А у нас с тобой был какой-нибудь кризис? – Он надевал туфли и украдкой смотрел на себя в большое зеркало на дверце шкафа.

– А разве этоможно назвать как-то иначе?

– Что?

– Наш кризис, который длится уже пятнадцать лет? – встала около него Иоанна, частично отразившись в зеркале.

– Не капризничай, – вытолкнул он ее из зеркальной рамы, надевая пиджак.

– За это я тебя и люблю.

– За что?

– Ни за что.

– Я тоже, – рассеянно признался он.

Вряд ли Иоанне удалось бы доказать Кларе преимущества супружеской жизни. За завтраком она заметила оценивающий взгляд подруги, направленный на них с Мареком. Нет, они с мужем не предаются страсти на кухонном столе – нет между ними прежней «искры». Если приложить к их отношениям мерку пятнадцатилетней давности – можно даже сказать, что Иоанна разлюбила мужа. «Конечно же, себя я люблю больше, – по этому поводу сомнений у нее не было. – Именно поэтому я остаюсь с ним. Из уважения к себе. Пятнадцать лет я вкладывалась в этот брак – и в чувства, и в стирку. Пятнадцать лет я приглаживала все горячим утюгом. Так неужели же теперь я должна сказать, что оно того не стоило?»