Женщина и мужчины

Иоанне приходилось наблюдать, как многие их друзья обращались к вере исключительно из соображений выгоды. Ее поколению было легче: даже неверующие, пропитавшись учениями нью-эйдж, переходили на светлую папскую сторону без особого драматизма, в отличие от своих отцов, озабоченных Марксом. Однако и тут не обходилось без чудес. Господь мог являться своим неофитам, например на пути из Гданьска или Кракова в Варшаву. Лучший друг Марека, ожидая прибыльной должности на телевидении, которым управляли мажоры-молокососы, испытал поразительное небесное вмешательство в свою жизнь. Он попал в автомобильную аварию, однако же еще до приезда «скорой» знал, что ничего с ним не случится. Это ему сообщил Иисус с билборда; правда, лицо у Сына Божьего, было женское, точнее, это было лицо женщины, рекламирующей стиральный порошок. Иисус молвил словно в глубине души потерпевшего: «И что ты делаешь? Куда стремишься? Подумай, для чего Я тебе возвращаю жизнь. Иди и храни чистоту в словах, поступках и чреслах своих». Другим виделись сверхъестественные знаки в непредвиденной беременности или в жгучем взгляде нищего, и они спрашивали друг друга: «Это оно?» – то есть наступило ли обращение, после которого можно читать Символ веры.

Иоанна относилась ко всему этому скептически. Прежде они с Мареком были умеренными католиками, и, по ее мнению, вся эта правокатолическая суета молодежи была не чем иным, как погоней за властью. Когда они с Мареком впервые праздновали сочельник в новом доме, Иоанна предложила гостям вместе петь колядки. Сначала дело шло вяло, так как не все знали слова, но потом… Иоанна хорошо запомнила эту картинку: вставая, кто-то зацепил провод, и лампочки на елке погасли. Марек, пытаясь зажечь их, случайно включил телевизор, по которому как раз передавали колядки. В ту же минуту все новообращенные с энтузиазмом принялись перекрикивать телевизор: «Ой, люли, волхвы пришли…» – как будто на них и впрямь внезапно снизошел Святой Дух, но не в пламени, а в огнях елочной гирлянды путем подключения ее к сети. Но стоило вынуть штепсель…

И штепсель был вынут. Все стихло, когда Валенса проиграл Квасьневскому и «молодые правые» потеряли власть. Тогда среди неофитов нашлись и подстрекатели, и предатели… Однако же, как только появилась надежда на возвращение, всех в очередной раз объединил Святой Дух. На все мерзости, совершенные еще недавно, накладывали целебный пластырь Божьего милосердия – и пожалуйста, не видно и следа.

Иоанна была слишком прямолинейной по своей натуре, чтобы принимать такое положение вещей как должное. Догадывалась она и о финансовых махинациях приятелей Марека, которые жили рядом с ними (этот район, огражденный солидным забором, «молодые правые» строили для себя все вместе). Коттеджи отделялись друг от друга небольшими изгородями, и, стоя у такой, Иоанна не раз утешала заплаканную жену какого-нибудь из «апостолов новой нравственности». Это-то и мешало ей верить в их благие намерения.

Но семья самой Иоанны выдержала этот «крестовый поход» – не распалась. Младший сынок рос здоровым, и это было самое главное. У Мацюся был хороший аппетит, он требовал грудь – ведь именно там, как известно, вода чудесным образом превращается в обильно текущее молоко. Девять месяцев тело Иоанны было для него хлебом насущным – или, ежели угодно, мясом. Это были единственно очевидные для Иоанны истины, в которые она верила всей душой, рожая и воспитывая своих детей.

– Капуччино без корицы, – попросила Клара, подойдя к стойке бара.

Она понятия не имела, откуда взялся этот противный обычай – угождать клиентам еще и корицей. Смешиваясь с молочной пеной, она нестерпимо портила вкус – как отравляет жизнь радиоактивная пыль мечтаний о лучшем, подслащенном мире.

– Итальянский капуччино сам по себе достаточно хорош, зачем же его изгаживать? – не без сарказма пояснила она свою просьбу.

Всякий раз Кларе хотелось прочитать нотацию не в меру угодливому бармену или официантке, а подчас и завопить: «Нет! Уберите это!» Но она останавливала себя на последнем щелчке перед взрывом. Ее вообще считали сдержанной, хотя сама она чувствовала – по тому, как пульсирует ее кровь, как бьется сердце, – что длина бикфордова шнура неумолимо сокращается. Ей все труднее было держать себя в руках, чтобы не поругаться с Яцеком, сносить его скверное настроение, что лишь ухудшало ее собственное душевное состояние. Вчера он – без понуждения, без ее подсказки, а по собственной воле – произнес всего одну фразу: «Брокколи я не купил – не было». И она, женщина в здравом рассудке, радовалась отсутствию этой чертовой брокколи – радовалась тому, что Яцек сделал над собой усилие и сказал хоть что – то после их вчерашней ссоры! Кларе виделось в этом нечто вроде раскаяния с его стороны – не за брокколи, а за то, что он не в силах попросить извинения. Она копалась в его словах, как лаборант в блевотине, доискиваясь, есть ли осадок? есть ли желчь? есть ли внутреннее кровотечение? Она пыталась понять: о чем говорят эти его слова? Есть ли в них любовь или по-прежнему одна только депрессия?