Женщина и обезьяна

В четырёх миллионах домов семь миллионов лондонцев переживали психический кризис самоидентификации. Они были отрезаны от информации о судьбе остальной страны, Европы, о судьбе всего оставшегося мира. Они сомневались в своём собственном правительстве, своём собственном обществе. Они не могли быть уверены в подлинности своих начальников или своих друзей. Они испуганно смотрели друг на друга, пытались вспомнить, как выглядят их дети и супруги без одежды, размышляли о том, когда они впервые встретили свою жену, как безумные размышляли о том, может ли она оказаться обезьяной или дочерью обезьяны. Они смотрели на свет керосиновых ламп или свечей и думали о самом надёжном и блестящем, что знали, — о Королевской семье. Они не смели в мыслях даже приблизиться к ужасной возможности, но и исключить её полностью они не могли. Оглядываясь назад на вереницу лет, смены монархов и скандалы, связанные с престолонаследием, они осознавали, что не могут с уверенностью заявить, что их королева не является обезьяной.

11

Лучи света прочёсывали ночь — одинокий автомобиль медленно ехал по Лондону, мимо забаррикадированных витрин магазинов, через погасшие перекрёстки, объезжая брошенные посреди дороги машины.

На переднем сиденье между Джонни и Балли сидела Маделен. Бледная, сосредоточенная, она указывала им путь в городе, который едва узнавала, через кварталы, которые никогда не видела в трезвом состоянии и где ей никогда прежде не случалось быть ответственной за то, чтобы найти нужное место.

И всё-таки она нашла то, что искала, — со слепой уверенностью почтового голубя. Когда она сделала знак остановиться посреди Мэйфэйр, Балли и Джонни давно потеряли ориентацию. Они уже долгое время хныкали, не зная, куда деваться от страха перед непривычной темнотой и запустением за окнами автомобиля, с одной стороны, и страхом перед отчаянием сидящей между ними женщины, с другой.

Маделен взяла их за руку, словно детей, и повела через дорогу, через калитку, вверх по лестнице, а потом — через ряд тёмных комнат, которые, казалось, словно верша для ловли омаров, вели их вперёд, закрываясь за ними.

Наконец они оказались перед дверью. Маделен нажала на ручку, за дверью была ещё одна дверь, за нею солнце не зашло, а, раскалившись добела, горело в сосуде из нержавеющей стали, рядом с электрической машиной для уничтожения документов и штабелем канистр с керосином.

Ослеплённые, они остановились в дверях.

— Заходите на чашечку чая, — сказала Акдреа Бёрден.

Она стояла рядом с огнём, держа в руках охапку бумаг в жёлтых папках. Она бросила всё, что было у неё в руках, в стальной чан. Документы приземлились, как кирпичи, и вспыхнули, как бензин. Даже у самой двери чувствовался жар от костра.

— Головоломки, — сказала Андреа Бёрден, — я их очень любила в детстве. «Восход солнца над саванной Серенгети». Семь тысяч деталей. Другие дети даже браться не хотели. Но стоило только начать, невозможно было остановиться. Наконец, когда не хватало десятка деталей, всегда с изображением неба — там ведь было три тысячи деталей с голубым небом, практически одинаковых, — в тебя словно бес вселялся. Мать рассказывала мне, что в войну, во время бомбёжек, некоторые люди гибли, потому что хотели увидеть эту последнюю часть неба. Они не обращали внимания на воздушную тревогу. С того момента, когда я увидела тебя в первый раз, я предполагала, что ты можешь оказаться таким человеком.

— Где Эразм? — спросила Маделен.

— Обезьяна? Она, должно быть, возвращается назад.

— Куда назад?

— А разве он тебе не рассказал этого? В лес. Вокруг Балтийского моря. Финские и шведские леса. Этот — Эразм — был пойман на датском острове, который находится восточнее всех, скалистый остров, как же он называется?

— У них должно было быть место для встречи здесь, — сказала Маделен. — Может быть, они всё ещё там. Может быть, они ещё не успели покинуть Лондон. Я думала, что ты знаешь, где это место.

— Это так важно? Ты знаешь, что тут у нас происходит?

— Она любит его.

За комнатой была ещё одна. В открытых дверях стоял Адам с грудой скоросшивателей.

Впервые за долгое время, может быть, впервые за всё время, Маделен ясно увидела того человека, за которым она была замужем. Она поняла, что любила его за ту беззащитную ранимость, которой он в это мгновение светился и которая в следующее мгновение погасла, уступив место тщательно культивируемому равнодушию, послужившему причиной того, что её любовь не смогла длиться вечно.