Женщина из бедного мира

«Виноваты? — рассмеялась я со злости. — О какой вине может быть речь вообще? Виновны ли дети, которые кричат, потому что они хотят есть? И виновны ли матери, которые хотят накормить их? Виновны рабочие, которые поднимают голос, потому что их жены и дети просят хлеба? А разве виновны рабочие руководители, которые стараются, чтобы голодающие семьи были обеспечены хлебом? Нет, виноваты те немногие, которые принуждают массы трудящихся производить для них несметные ценности, не давая за это рабочим даже приличного куска хлеба. Виновны немногие, которые прибирают к рукам богатства всего мира и хладнокровно наблюдают, как умирают голодные. Виновны те, кто лишает народ хлеба. Виновна власть, которая не утоляет голода масс. Виноваты убийцы, а не их жертвы».

Такие порывы злости успокаивали меня, и в эти минуты я ощущала удовлетворение, что Конрад связан с рабочими. Пожалуй, я даже немножко гордилась, что он не испугался работать среди них и сейчас, когда вокруг царили слежка и террор. Даже задумывалась о том, не лучше ли нам было бы разойтись. «Конрад освободился бы от лишней заботы, которую я причиняю ему, и мог бы полностью отдаться своему делу — борьбе за лучшее будущее трудового народа. Возможно, и победа уже не за горами, и тогда мы бы снова могли быть вместе». Я заверяла себя, что на время я должна отказаться от своего счастья ради счастья других. Но меня тут же охватывал страх: что будет, если Конрад погибнет? «Да, если он падет в бою, — клялась я себе, — я больше не хочу знать ни одного мужчины. Он для меня — все, после него уже ничего не может быть».

Но сердце мое противилось мысли о худшем, я надеялась, что он придет, придет еще сегодня. «Если не сегодня, то завтра, и я всю ночь буду думать о нем. Буду думать о его грустных глазах, о его милой улыбке (почему он так редко смеется?), обо всем, что напоминает про нашу короткую совместную жизнь. С такими мыслями легче пройдет ночь».

Мне было жаль Конрада, тяготило его прошлое и его страдания. Но свою боль приходилось подавлять, ведь страданий вокруг в миллионы раз больше. «Какой же я товарищ своему мужу, если не могу побороть бессмысленной ревности?» — упрекнула я себя и поклялась «исправиться»: учиться, работать, помогать Конраду, — при доброй воле ничего невозможного нет.

«Только прочь отсюда, — ожило во мне какое-то беспокойство, — здесь, когда я остаюсь одна, меня не покидает страх. Поеду к матери, там все забуду. И Конрад поедет, мы отправимся в деревню, и все будет хорошо». Однако тут же возник вопрос: как же Конрад вырвется из Таллина? «Здесь он живет без прописки (домик находится в отдаленном месте, и хозяйка очень хорошая женщина), а для выезда требуется разрешение. Видимо, ему придется бежать тайно, на лошадях или даже пешком, либо опять подделывать удостоверение. Но что, если его схватят?» Нет, об этом я не хотела и думать, не хотела думать ни о чем больше.

Я лишь тосковала, ожидая Конрада. С ним я чувствовала себя смелой и уверенной.

«Только бы пришел! Только бы не случилось с ним какого-нибудь несчастья!»

«Да, он придет… Кто там? Только показалось, пожалуй. Никто там за дверями, наверное, не высматривает».

Он пришел.

Однажды хозяйка квартиры предупредила, что какой-то злой сосед грозился донести на меня и Конрада. Мы, мол, «большевистские заправилы» и наше «настоящее место» — в тюрьме, если не в петле. Я так перепугалась, что стала упрашивать Конрада немедленно бежать со мной. Но Конрад решил иначе. «Тот сосед, может, и не осуществит свою угрозу, — объяснил он, — а если и осуществит, то жалоба навряд ли дойдет до высшего начальства сегодня, скорее уж завтра. А разрешение на выезд дает высшее начальство. Нам, стало быть, надо действовать быстрее, чтобы опередить этого недоброжелательного соседа. Ты пойдешь и запасешься для себя пропуском, а я останусь здесь. Да и вряд ли я могу сунуться к этому начальству. Обойдусь и без пропуска. А ты не бойся: никакого греха на твоей душе нет. Совсем невинных людей немцы уже не убивают». Так рассудил Конрад, и через несколько дней я получила разрешение на выезд.