Они уселись, сделали заказ. Пейшенс поймала себя на том, что смотрит на фонарик, висящий над столом. Его бахрома смущала ее: она как-то так шевелилась, что ей не терпелось потрогать ее рукой, поиграть с ней, но было далековато, и она никак не решалась.
– Бумажная работа, – донеслось до ее сознания: Лоун что-то ей рассказывал, разливая сакэ по чашкам.
Пейшенс заставила себя включиться в разговор. Лоун, кажется, объяснял, почему он опоздал.
– Представляешь, горы, буквально горы бумажек... Даже если поймал преступника, писанины невпроворот, ну а уж если он от тебя удрал...
Пейшенс с трудом оторвала взгляд от тревожно шевелящейся бахромы.
– А много от тебя удирали? Расскажи про кого-нибудь.
Лоун на мгновение отвел глаза, и Пейшенс получила наконец возможность слегка шлепнуть ладонью по фонарю. Ну просто никак не могла удержаться,– Все, больше не буду, – скомандовала она себе, пряча руку.
Лоун удивленно уставился на качающийся фонарик.
– Это была Кошка... Женщина-Кошка, – наконец сказал он задумчиво, не отрывая взгляда от фонарика. – Слышала когда-нибудь?
Пейшенс кивнула, просто кивнула, ей было страшно говорить, страшно вступать в этот разговор, она не доверяла себе, боялась себя выдать. Но Лоун молчал – похоже, он ждал, что она скажет.
– Да, – наконец выдавила она из себя, – она еще ходит с хлыстом что ли или с плеткой.
Лоун помотал головой и поерзал на стуле, будто ему было неудобно сидеть.
– Один раз я был с ней так близко, что... она поцеловала меня.
– Правда? – Пейшенс изо всех своих силенок старалась, чтобы голос ее звучал спокойно, но в том, каким доверительным тоном Лоун рассказывал ей про нее же, было что-то приятно волнующее. Кроме того, было тут кое-что еще. «Неужели я ревную? Да разве это возможно?»
Лоун усмехнулся.
– Представляешь? – он заглянул ей в глаза. – Что ты на это скажешь?
Тут появился официант и поставил между ними на стол огромный поднос с суши. Пейшенс смотрела на еду голодными глазами – похоже, вид рыбок в аквариуме пробудил в ней волчий аппетит.
– Не знаю, – отозвалась она, улыбаясь. – А тебе что, нравятся такие нехорошие девчонки?
Она отделила приличный кусок рыбы от кучи риса, на котором он покоился, и сунула себе в рот, облизав при этом пальцы.
– Только при одном условии, – пошутил Лоун, – если я им тоже нравлюсь.
Он налил необходимое количество соевого соуса в маленькую прямоугольную тарелочку и, помешивая его, принялся делать васаби.
– Я полицейский, Пейшенс, – вдруг сказал он серьезно. – Плохое меня никак соблазнить не может. Плохих девчонок я сажаю под замок.
Пейшенс проглотила свою рыбу и пожала плечами'
– Да брось ты. Плохое, хорошее, добро, зло... Правда лежит где-то посередине. Я думаю, мир устроен немного сложнее, чем ты его себе представляешь.
Лоун какое-то время смотрел на нее молча.
– Может, теперь поговорим о тебе? – сменил пластинку полицейский. – Расскажи-ка ты мне, каково быть художником?
– Да по правде говоря, я и не художник вовсе, – призналась Пейшенс. – То есть, конечно, я училась в художественной школе. Лучше всего у меня шел там рисунок. Лучше всего получалось. Закончила – устроилась в рекламное агентство. – Пейшенс тяжело вздохнула. – А теперь я и сама не знаю, что я такое. «Тем более, что меня теперь как минимум две», – мысленно добавила она.
– Ты не похожа на других, – мягко сказал Лоун. – Ты какая-то особенная.
Сердце Пейшенс невольно затрепетало.
– Спасибо, – смущенно пробормотала она, вспомнив, как Лоун отвечал на приставания Кошки, как он твердо сказал ей, что его сердце занято.
– Это правда, – в голосе Лоуна было столько теплоты, – и я хочу узнать о тебе больше.
– Хочешь узнать больше? – брови Пейшенс взлетели.
– Да, – коротко ответил Лоун.
Лоун пристально вглядывался в лицо спящей Пейшенс. Во сне она порой шевелилась, то чмокая губами, то потягиваясь. Она была прекрасна. Стараясь не разбудить ее, Лоун выбрался из постели и пересек комнату. В ванной он выпил стакан воды, потом снова направился было к ней.
Вдруг стопу его пронзила острая боль. Шепотом выругавшись, Лоун поднял босую ногу и вытащил из стопы нечто странное. Ну да, очень напоминает коготь с алмазным наконечником. С минуту Лоун глядел на него внимательно, ничего не понимая, и вдруг до него дошло. Он вспомнил про слово «ПРОСТИТЕ», нацарапанное почти одним и тем же почерком на бумажном стаканчике и на бумажном пакете с драгоценностями, он вспомнил, как Пейшенс спасла мальчика на этом чертовом «чертовом колесе», хотя, казалось бы, ситуация была совершенно невозможной. Все постепенно становилось на свои места, складывалось в общую и понятную картину, все начинало обретать смысл. Он, дрожа, опустился на стул и снова посмотрел на свернувшуюся под одеялом калачиком Пейшенс. Теперь она совсем не казалась опасной...