Женщина-лиса

Я не был здесь уже семь или восемь лет, с тех пор как родился мой сын Тамадаро. Шикуджо и я переехали сюда сразу после свадьбы, несмотря на то, что ее отец настаивал, чтобы она (как и многие другие замужние женщины) продолжала жить в его доме и чтобы я иногда навещал ее. Но она захотела жить со мной. Иногда меня удивляет, что она поступила так: это был единственный раз, когда она сделала что-то необычное. Все остальное время она была вполне предсказуема в своих действиях. Как ее стихи — изящные, но без искры. Она по-прежнему красива, слишком красива для меня.

Забор покосился и упал, местами его заменили треснувшим бамбуком. Даже верхом на Кику я не могу заглянуть через крытую тростником крышу изгороди, но я вижу заросший сад через дыры в заборе. Там, где должны стоять внутренние ворота, лежит куча потрескавшихся самшитовых бревен.

Мой старший слуга Хито кричит на крестьян, которые с любопытством смотрят на нас (хотя кто знает, о чем думают крестьяне). Маленький человечек с серо-коричневым лицом в мятой грязной одежде, шаркая, подходит к нам и кланяется. Его босые ноги и подол короткого платья измазаны навозом и грязью.

Хито кричит на крестьянина:

— Как вы могли довести это место до такого запустения? Посмотри на ворота! Что нам теперь делать? Вы должны были поддерживать все в хорошем состоянии!

Хито продолжает орать на него. Злой, он переживает за меня. Имение пришло в упадок. Крестьянин что-то бормочет в ответ тихим и спокойным голосом. Лошадь нетерпеливо переминается с ноги на ногу, такая же уставшая с дороги, как и я. У меня все затекло, болят ноги и спина.

— Достаточно! — говорю я.

Я направляю Кику через покосившиеся, но все еще стоящие ворота, которые ведут на конюшню. Слуги покорно следуют за мной.

Весь двор завален гниющими в лужах прошлогодними листьями. Потревоженные кем-то, с крыши дома, пронзительно крича, взлетают две галки. Во дворе пахнет плесенью и гнилью. Надо будет развести костры, чтобы отбить этот ужасный запах и прогнать вредителей из тростниковых крыш. Из одного здания вьется дымок. Должно быть, там живут крестьяне, которые должны были присматривать за имением.

Люди с шумом и криком проносятся мимо меня. Во дворе у входа слышится скрип телег, шлепанье ног по грязи. Конюх берет под уздцы лошадь, я неуклюже соскакиваю на землю. Спина болит, когда я наклоняюсь, чтобы снять с ног чехлы, которые защищали одежду от грязи. Я иду назад, откуда приехал, мимо кареты жены, сына, мимо золотистого цвета вола, которого мы взяли с собой на счастье, мимо груженных сундуками, корзинками и коробками телег — назад, к разрушенным воротам. Крестьяне на поле все еще наблюдают за нами. Увидев меня, они надевают свои широкополые соломенные шляпы и принимаются за работу.

От ворот почти ничего не осталось, лишь куча поросших мхом бревен. Бревна, мох, трава вокруг — все покрыто росой и отражает серое небо. Кажется, это место следит за мной в полной тишине, которую только подчеркивают крики слуг из конюшни.

Я не могу пройти через ворота. Зато могу перешагнуть через них. Придерживая полы платья, ступаю на бревно. Красно-коричневая вспышка под ногами заставляет меня отшатнуться. Когда мне удалось восстановить равновесие, это — что бы оно ни было — уже исчезло. Только шорох высокой густой травы подтверждает, что это было на самом деле.

Мне кажется, будто сам воздух наблюдает за мной.

На холме я вижу дом с черепичной крышей. Многие стены отсутствуют, крытые переходы от дома к дому выглядят безопасными, но кое-где отвалилась черепица, они поросли мхом, сквозь полы и крыши пробиваются сорняки.

Это мои ворота, мой забор, мой дом: беспорядок, в котором все находится, — моя вина. Жена в тесной карете, сын, нетерпеливый от усталости и скуки, одиночество этого заброшенного места, моя неспособность или нежелание принять правила утонченной жизни, которые позволили бы мне остаться в столице, — моя вина.

Если бы я знал, что мне еще придется сюда вернуться, я бы получше присматривал за имением.

6. Дневник Шикуджо

В этой неразберихе с переездом потерялась черная эмалевая дощечка для письма с бумагой Мичино-ка и любимая кисточка.

Быть запертой в маленькой карете в течение многих дней — это выматывает и раздражает. Даже несмотря на то, что у кареты хорошие рессоры, а походка волов гладкая и неспешная, трясет так, что ни мягкая обивка, ни многочисленные платья не могут уберечь от синяков.

Иногда нам негде было остановиться на ночь. Приходилось спать в заброшенных полуразвалившихся хижинах. Служанки пытались сделать наше пребывание там более комфортным, но ничего не получалось — сам воздух пах плесенью. Еще хуже, когда нельзя было ехать из-за плохой погоды и нам приходилось целыми днями оставаться в этих неприветливых местах.

В деревне тихо, далеко позади остались крики продавцов и грохот проезжающих по улице карет. Я бы никогда не подумала, что по этим вещам можно скучать, но, как оказалось, можно. Я скучаю.