Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Очевидно, писательница предлагает таким образом женский идеал, восходящий напрямую к традиции патриархатной культуры, в которой подчеркивалась привычная роль женщины как хранительницы домашнего очага. В то же самое время этот идеал Рахманова дополняет любовным чувством, мало значимым в России до установления буржуазного брака, в котором, в ущерб сугубо экономическим интересам, первоочередное значение отводилось сфере чувств[1664]. В этой перспективе можно интерпретировать позицию Рахмановой как синтез взглядов эпохи, в котором уже измененное понятие о браке и о роли женщины дополнено инициативами женского движения в послереволюционный период.

Н. И. Шрома Женский роман воспитания в гендерном дискурсе Латвии 1920–1930-х годов

1920–1930-е годы — это период инноваций в жизни латвийского общества, как и европейского в целом. Тотальная социально-политическая ломка не могла не затронуть сферу гендерных отношений. Вопрос о сущности «новой женщины» становится одним из самых дискуссионных в латвийской периодике этого времени. Как пишет один из постоянных сотрудников самой крупной латвийской русскоязычной газеты «Сегодня» П. М. Пильский в статье 1936 года «Новая женщина», «происходят великие перевороты, и они не только в наших укладах, быту, навыках, режимах — они еще и в душах: в Мир пришла другая женщина». По мнению журналиста, «новая женщина имеет все права не только на пристальное внимание психологов, но и на изучение своего слагающегося, еще не оформившегося типа»[1665].

Художественное изучение современной латвийской женщины привело к появлению в те годы целого ряда текстов, которые не только повысили градус дискуссионности женского вопроса в латвийском обществе, но и положили начало новому жанру — женскому роману воспитания. К произведениям, соответствующим этой жанровой модели, можно отнести следующие[1666]:

1927 — Аида Ниедре «Красная ваза» (Aida Niedre «Sarkanā Vāze»);

1932 — Эльза Аренс «Женщина и любовь (интимные записки женщины)»;

1933 — С. Тасова[1667] «Трагедия Нади (из записок моей современницы)»;

1934–1936 — «Дневник одной актрисы» («Kādas mākslinieces dienas grāmata»). На протяжении 1934–1935 годов этот роман анонимно публиковался в журнале «Мир женщины» («Sievietes pasaule»), а в 1936 году вышел отдельной книгой с указанием автора — это была Паула Балоде (Paula Balode «Mākslas ugunīs (kādas mākslinieces dzīves stāsts»))[1668];

1938 — Анна Казарова «Любовь погибших (Записки гимназистки)».

Отметим закономерность формирования нового жанрового варианта в женской прозе Латвии именно в это время. Исследования аналогичных жанровых моделей в литературе Великобритании и США показали, что в переломные исторические моменты — на ключевых этапах формирования нации — актуальным становится вопрос идентификации, в том числе и женской:

Роман воспитания нередко трактуется как литературная технология, нарратив, который выстраивает и нормализует траекторию персонажа от недооформившегося субъекта до гражданина-бюргера, от не вписывающегося в общество бунтаря до аккультурированного индивида. Исторической основой этого процесса саморазвития было национальное государство: философская концепция «воспитания» (Bildung) возникла в тандеме с ростом романтического национализма, и роман воспитания стал, как показали критики, центральной романной формой для изображения социализации индивида, принятия им норм и практик национального общества[1669].

Литература реагирует на общественный вызов появлением нового жанра: «История нации трансформируется в историю обретения силы молодой женщиной внутри себя и своего сообщества»[1670].

Несмотря на целый ряд серьезных исследований в этой области[1671], в научном дискурсе, в том числе и в англоязычном, терминология для его описания только устанавливается; далекими от академической ясности остаются и жанровые конвенции женского романа воспитания[1672]. Исследование латвийских текстов, тяготеющих к этому жанру, впервые предпринимается в данной статье.