Женщина ниоткуда

Я люблю женские тела. Касаясь их теплой, упругой кожи, щекоча бутоны сосков, вылизывая кончиком языка потаенные, запретные, неописуемо сладкие местечки, я чувствую, как во мне возрождается сила, и не только в мускулах, не только в члене, но во всем теле, вплоть до мозга и той загадочной железы, того узла с неведомым мне названием, где позвоночник соединяется с затылком. Без этого вожделенного желания я – ничто. Моя жизнь, моя писанина, годы тюрьмы ничему меня не научили. Зато одна ночь, всего одна ночь, проведенная возле женского тела, дарит мне тысячу лет! И здесь, на этом острове, в этом месте, близком к смерти, я ощутил сильнее, чем где-либо, всю силу желания.

Я приехал… чтобы умереть? – может быть. Теперь уже не знаю. Чтобы найти дорогу в небытие? – но жизнь властно удержала меня. Мог ли я надеяться на это в моем-то возрасте?! Я давно не ждал чудес от судьбы.

И однако каждую ночь, пока воет ветер, а буря задувает во все щели окон и дверей, я отодвигаю белую занавеску и вижу тело женщины, обнаженно белеющее в полумраке. Я ложусь рядом с ней на матрас, брошенный прямо на пол, среди пузырьков с камфарным маслом и настойками из ароматических трав, любуюсь ее кожей при слабеньком огоньке свечи, которую она зажигает в знак того, что ждет меня. Я не знаю ее имени. Она назвала мне его в первую нашу встречу, но потом я его забыл. И придумал ей другое имя. Она ничего не знает обо мне, а я – о ней. Мне известно только, что она замужем, что у нее где-то есть дети. Это я понял в тот день, когда впервые увидел ее, по тому, как умело она бинтовала колено Джун, – неторопливо, по-матерински ласково, с улыбкой на губах. Но мне это безразлично, не для того я сюда прихожу. Мы с ней почти не разговариваем друг с другом. Только занимаемся любовью, несколько раз за ночь, всеми мыслимыми способами. Потом я отдыхаю, лежа рядом с ней и слушая завывания ветра над крышей из рифленого железа. Вздремнув, я бесшумно встаю и возвращаюсь к себе в отель. Вот и еще один день прожит…

Я увидела то, чего не должна была видеть. В воскресенье, уже вечером, я возвращалась с моря. Облака грузно нависали над землей, угрожая ливнем, ветер задувал бешеными порывами, в море штормило, и ныряльщицы не вышли на промысел, а туристы покинули остров еще на полуденном пароме. Я немного побродила по молу, надеясь встретить мистера Кио в последний раз, в его новом ярко-желтом дождевике. Портовые служащие сидели в пивной с густо запотевшими окнами, дуя пиво бутылку за бутылкой и покуривая. Собаки дремали, свернувшись клубком на грудах ящиков, подальше от луж и сырости. В деревне закрылись все магазины и кафе, даже моя «Pizza parlor»: на ее двери красовалась записка «Приду через час», но было ясно, что пиццерия откроется не раньше завтрашнего дня. Я расстроилась – значит, не удастся выпить кофе; в портовых забегаловках меня точно не обслужат и вдобавок поднимут на смех завсегдатаи, они предпочитают сидеть в чисто мужской компании, очень им нужно, чтобы какая-то сопливая девчонка видела их поддавшими. Но и домой тоже идти не хотелось – в выходные мать всегда сидит дома и смотрит телик вместе со своим «бойфрендом», всякие игры или слащавые телесериалы. И тогда я, даже не знаю почему, пошла в сторону аптеки. Ноги сами понесли меня туда, и я подчинилась – инстинктивно, бездумно, будто скользила вниз по склону.

Аптека была заперта, белая занавеска билась на ветру о дверь, но я увидела свет в окошке заднего помещения и бесшумно подкралась к нему. Сначала я услышала голоса, люди говорили тихо, почти шепотом, и я напрягла слух, пытаясь определить, кто там есть. В щелке между шторами я увидела мигающий огонек – не электрическую лампочку, а что-то вроде светильника или свечи. В этом помещении аптекарша хранила коробки с медикаментами, шампунями и лосьонами. Внешняя сетчатая дверь была не заперта, обычно ее использовали только летом, в жару, чтобы внутрь не залетали насекомые. Она распахнулась с легким скрипом, но грохот рифленой крыши под ветром приглушил этот звук. Я затаила дыхание, понимая, что совершаю что-то недозволенное, и поэтому не осмеливаясь отворить вторую дверь. За ней-то и слышались голоса, и свет горел именно там.