Женщина ниоткуда

Жизнь крутилась, как шумный, бессмысленный и безостановочный вихрь. Так могло продолжаться вечно. Площадь, улицы, метро – здесь или где-то еще, не все ли равно. В один прекрасный день мадам Баду нас бросила и переехала к своему дантисту, знаменитому доктору Лартеги, специалисту по имплантам и пластической хирургии. Биби сначала отказалась жить с ними вместе, и доктор продолжал оплачивать квартиру в Кремлен-Бисетр.

Мы жили, словно не желая ничего видеть и понимать. Забыть, отключить ту часть мозга, которая фабрикует воспоминания. Однажды я выбросила в помойку все свои африканские фотографии, тетрадки, где подружки писали мне стихи и записки, старые билеты в кино, даже видеокассеты со школьными праздниками, где Биби, в узком прямом платье, исполняла песни Билли Холидей[33] и Ареты Франклин[34]. Биби уже много дней подряд не приходила ночевать, я была в ярости, вся дрожала. Я рвала бумаги, ломала диски, даже глубоко порезала указательный палец, и кровь забрызгала все кругом, но жаловаться было некому. Я просто заклеила ранку скотчем и замотала палец тряпицей.

И вдруг Биби вернулась. Когда она позвонила, я через глазок ее не узнала и спросила: «Кто там?» Вначале она даже не могла произнести своего имени, хоть это ведь так просто: Би-би. Но все-таки сказала: «Абигайль», она стояла на площадке, опираясь о стену, и я только и видела, что она вся в крови. Ее опухший рот был полон крови, глаза в черных кругах, словно измазанные углем, но это была не косметика, а следы побоев, волосы приклеились к щеке, покрытой слюной или слезами. Я подвела ее к дивану, она легла, закрыв лицо руками, и мне пришлось отодвигать ее пальцы, один за другим, чтобы промыть глаза и рот. Я ни о чем ее не спрашивала, да она все равно не смогла бы говорить, столько выпила, от нее пахло спиртным и наркотиками. Когда она открыла глаза, зрачки у нее словно плавали, она не в состоянии была зафиксировать взгляд. Я не стала вызывать полицию, в таком виде ее наверняка забрали бы в больницу, чтобы потом допросить с пристрастием. Она спала весь день и только один раз встала – пойти в туалет, где ее вырвало.

Несколько дней я была с Биби почти все время. Я позвонила в школу и сказалась больной, отменила все свои встречи. Я сидела на полу рядом с диваном и смотрела, как она спит или ест, я помогала ей вставать и одеваться. Она мне ничего не рассказала. По-моему, она ничего и не помнила. По ее словам, она упала на улице и сломала зуб о край тротуара. В паху у нее были синяки, я думаю, ее накачивали наркотиками и насиловали, наверняка управляющий баром, где она работала, тип по имени Перрон, и его приятели, но как их зовут, она не помнила. Как на войне. Когда-то мы с Биби жили в стране, находившейся в состоянии войны, мы и уехали, потому что наслышались о ней всяких ужасов. И вот теперь то же самое происходит здесь, в этих цивилизованных местах, с их красивыми домами и ухоженными скверами, с их метро, с полицией, которая следит за всем на свете. Да, здесь избивали и насиловали мою сестренку Биби, Абигайль, такую наивную и нежную, которой я рассказывала сказки, которую гладила по волосам. Это происходило здесь.

Явилась мадам Баду. Я ей позвонила и обо всем рассказала. Она приехала, одетая, как всегда, эксцентрично: брюки на манер леопардовой шкуры и куртка с меховым воротником. На меня она даже не взглянула, бросилась целовать дочь: «Лапочка, солнышко, что с тобой сделали, прости меня, я должна была остаться с тобой, солнышко, радость моя, ну поговори же со мной». Она заикалась. Сначала призвала меня в свидетели, а потом стала обвинять: «Почему ты ничего не сделала? Посмотри, до какого состояния ты ее довела!» Я холодно ответила: «По-моему, вам лучше взять ее к себе, здесь ей плохо». Шеназ страшно разгневалась: «Эгоистка проклятая! Ты… ты видишь, в каком она состоянии, и ничего не делаешь, тебе наплевать на нее, на меня, на всех нас, ты хочешь нам отомстить!» Она как с цепи сорвалась. Я ей об этом сказала. Биби хныкала, пыталась за меня вступиться, потом закрылась у себя в комнате. А я собрала свои пожитки и ушла.

Я жила в разных местах – у знакомых, молодой пары с младенцем в Бург-ла-Рен, у подружки по работе на другом конце Парижа. О Биби и Шеназ я ничего не слышала, даже если бы они друг друга убили, я бы этого не узнала. Время от времени я ходила в центр Мальро на репетиции. Не то чтобы это был настоящий спектакль, так, постановка с арабской музыкой и танцами. Хаким Кинг написал пьесу по мотивам «Тысячи и одной ночи», по истории, которая начинается в двести второй сказке. Ее героиня, царевна Будур, выдает себя за мужчину, и так успешно, что дочь султана Эбеновых островов влюбляется в нее. Роль Будур играла я, может быть, потому, что внешне походила на мужчину, а волосы легко было спрятать под тюрбаном. А может, из-за моего имени – так сразу же сказал Хаким, это называется предопределением. Насчет предопределения не знаю, хорошо это или нет, но мне нравились темнота зала, яркий свет на сцене и музыка.