Женщина, потерявшая себя

Неожиданно вагон тряхнуло, и их отбросило в разные стороны — в ночи прогремели выстрелы, в воздухе засвистели пули. Они испуганно уставились на темное окно, которое вдруг покрылось трещинками, похожими на нервы, и тут же осколки стекла посыпались вниз. Они нырнули на пол. Поезд набирал скорость, из коридора доносился шум голосов.

— Конни, тебя не задело?

— Кажется, нет.

— Оставайся здесь и не двигайся. Я пойду узнаю, в чем дело.

Она лежала в мехах на полу, и снизу до нее доносился запах сырой земли. Когда он ползком вернулся в купе — пули осыпали уже все длинное тело поезда.

— Конни…

— Мы в опасности?

— Поезд идет вдоль границы. По ту сторону война, ты же знаешь…

— Они хотят остановить поезд?

— Или пустить его под откос.

Они лежали, прижавшись лицом к полу, и слушали, как где-то сыпались стекла, как в коридоре визжала женщина. Поезд набирал скорость.

— Ты боишься, Конни?

— Нет. Мы же искали выход. А это единственный выход.

— Конни, я так хотел, чтобы мы с тобой уехали от всего…

— Я ведь сказала тебе: мы никуда не уедем от прошлого.

Повернувшись на бок, чтобы видеть ее лицо, он сказал:

— Неужели мы не можем пройти весь путь назад, к тому времени, когда ты была еще девочкой?

— Зачем?

— Мы бы раньше нашли друг друга.

— Но ведь я нашла тебя уже тогда, Мачо.

— И поэтому ты всегда так странно смотрела на меня?

— Но я же не понимала, в чем дело, Мачо. Поверь мне.

— Да, Конни.

— Я, помню, страшно разволновалась, когда ты впервые появился у нас. В доме творилось что-то неладное: папа, мама и даже я — все, казалось, ждали чего-то, а я, даже тогда, не смела спросить их, чего именно. Но я уже понимала, что в семье неблагополучно. Вначале я думала: это потому, что мои братья жили не с нами. Мне говорили, что у меня есть братья, но я никогда их не видела. И когда ты впервые пришел к нам, у меня было такое чувство, словно вернулись мои братья и теперь все пойдет хорошо. Поэтому я была очень счастлива, что узнала тебя, и считала, что мама счастлива по той же причине.

Он обнял ее и привлек к себе, она прижалась щекой к его шее и вспомнила все те ночи, когда они лежали так же рядом, стремясь друг к другу в темноте ночи, но темнота была бесконечной, и они так никогда в ней и не встретились.

— Теперь ты видишь, Мачо, что ты был для меня моим детством или тем, что я принимала за детство. И, лишь найдя эти письма, я поняла, что у меня вовсе не было детства и то, что я помнила как счастливую пору, было фальшью, такой же фальшью, как наша женитьба.

— Нет, Конни, нет!

— Теперь я просто не знаю, где правда. Я даже не знаю, правда ли то, что я сейчас говорю. Может быть, ты прав, и я всего лишь обманщица. Может быть, я и тогда знала все. Сейчас я не могу припомнить, было ли время, когда я не знала. Оглядываясь в прошлое, я вижу только ложь и ложь.

— Ты не знала тогда, Конни, ты не знала!

— Как я могу говорить об этом сейчас, если я лгу всем и даже самой себе?

— Тогда поверь мне: ты ничего не знала до тех пор, пока не нашла эти письма.

— Но теперь я понимаю, что я хотела найти их…

— Где они?

— Здесь, в сумочке.

— Дай их мне.

— Зачем?

— Я выброшу их.

— Теперь это ничего не изменит.

— Мы не можем быть вместе, пока между нами стоят эти письма.

— Теперь уже слишком поздно быть вместе.

— Отдай мне их, Конни, отдай!

Она потянулась к сумочке, но тут вагон так тряхнуло, что сумочку словно выдернуло у нее из рук, а ее самое подбросило и понесло вверх: крыша над головой и темнота вдруг исчезли, вспыхнул слепящий свет, загрохотал гром, и темная земля обрушилась на нее — она сыпалась на нее сверху, сыпалась ей на волосы, на лицо, на грудь, забивала рот и уши, и сквозь завесу земли она увидела прояснившимся взглядом, что муж смотрит на нее, ощутила все еще обнимавшие ее руки, а потом перестала вообще что-либо чувствовать и по выражению его лица поняла, что гибнут они оба и одновременно.

Коричневое небо потемнело, и по мере того, как дорога становилась круче и поднималась все выше, воздух, напоенный ароматом сосен, делался чище. Взглянув наверх, она снова увидела монастырь — ближе, чем раньше, но теперь не столь отчетливо; он медленно погружался во мрак, уже поглотивший город внизу, а «ягуар» несся быстрее и быстрее, бросая перед собой лучи света на дорожные знаки и рекламные щиты, на увитые зеленью стены, на кладбищенские ворота, за которыми из тьмы выплывали могильные камни, на ответвления дороги, прорезанные в теле скалы и ведшие к домам, полускрытым на вершине утеса.

Она вдруг почувствовала, что ей холодно, и задрожала; жемчужное ожерелье льдинками покалывало шею, ветер гнал пар ее дыхания обратно в лицо. Она сняла руку с руля, чтобы вытащить из сумочки носовой платок. Ее пальцы наткнулись на связку писем.

— Ты должен отвезти его назад, — услышала она голос матери.

Конни подошла к двери и притаилась за ней, вслушиваясь в каждое слово.

— Нет, Маноло, отвези его назад. Я не могу держать в доме это чудовище.

— Но надо же его куда-то пристроить.

— Почему бы не оставить его там, где он был?

— Я ведь уже сказал — армия занимает все наши административные здания.