Женщина при 1000 °С

По этой причине я выписала с родины исландские стихи и прозу и без передышки читала их для детских ушей. Никогда еще исландский ребенок не получал с колыбели такое высоколитературное воспитание. И ее первые слова были: «Ввейх, ввейх!» Это потому что я часто читала при ней начало «Страстных псалмов»[274]: «Вверх, вверх, душа моя и весь мой разум!» Я соглашусь с поэтом Эйнаром Бенедиктссоном, считавшим что это самые замечательные начальные строки во всей исландской поэзии.

Несмотря на то что я наконец поселилась в мегаполисе, а вокруг моего Предйоуна и его приятелей всегда царило веселье, я была скупа на ночи. Я наконец обрела смысл жизни. И пусть Кальдерюк бубнит сколько влезет, мне все равно. В дочери, моей Блоумэй, я нашла лучшую в жизни наперсницу. В сущности, это было самым лучшим сожительством двух женщин из тех, что мне довелось испытать в те дни. Несмотря на бедность, холод, суету и целые осени одиночества, я чувствовала счастье.

142 Черепашье Рождество 1951

А еще была Марта. Марта – это черепаха со двора. La tortuga. Каждое утро она стояла у наших дверей, и если открывали, заползала в дом. Каждый день я выносила ее на улицу, но ей всегда удавалось опять пробраться внутрь. Она была упряма как черт: не успеешь оглянуться, а она уже у тебя в кухне! Ребенок, разумеется, радовался такому товарищу по ползанию и из солидарности с ней ползал по полу, но я боялась, что черепаха укусит крошечный пальчик. Она была размером со сковородку и таскала свой упрямо-твердый панцирь по двору, словно осужденная душа. Дневной свет лежал на твердокаменных боках, прозрачный и глянцевитый, как масло. Она как будто носила день на своих плечах. Ребята со двора назвали ее Мартой в честь толстухи из дома напротив, и мальчишки сурово наказывали ее, если она вставала на пути их мяча. Дети помладше били ее палками. Конечно, она постоянно искала убежища. Иногда ее возня на пороге будила меня ни свет, ни заря.

В канун Рождества 1951 года на дворе стояла духота. Мой испанский Йоун уже третий день где-то пропадал. Он торжественно обещал мне, что загулял в последний раз перед Рождеством, и на день святого Торлаука непременно появится дома. Но что для него Рождество? В лучшем случае: «Ну, выпьем за Христа!» Здесь не было ни елки, ни свиного жаркого, только крошечная посылка с родины, от мамы и Фридрика. Я приглашала к нам папу, но он сказал, что хочет пойти на рождественское дежурство в кузницу. Вот уж не знала, что железки тоже справляют Рождество. Я догадывалась, что, скорее всего, за праздничным столом будем только мы вдвоем: я и Солнышко. Но у меня не было денег на праздничную еду. Перерыв весь дом, я обнаружила лишь полпесо, un medio peso, в кармане йоуновых брюк. В отчаянии я вскрыла мамину рождественскую посылку. В ней были «Атомная станция» Лакснесса и вязаные шерстяные варежки. А денег не было. Мамин муж, Фридрик Джонсон, часто подкладывал в мамины послыки американские доллары. «Ms. Herbjörg M. Björnsson» – было написано красивым почерком бизнесмена на бледно-коричневом конверте. Эти посылки были настоящей милостью неба. Но в этот раз сластей нам не прислали.

Я снова пробежала глазами мамино письмо. Дедушка вернулся из Лондона. Он пробыл там всю осень: ему делали операцию. Она, как писала мама, прошла удачно, но ему пришлось долго лежать в больнице, одному, без бабушки. Уже позже я узнала, кто сидел с ним там, держал президента за руку и пел ему колыбельные на семнадцати языках. А в остальном в «Маленькой Америке» все было по-прежнему. На Рождество в этом году дарили пластмассовые игрушки, а на прошлой неделе супруги Джонсоны сходили в кино на «Green Grass of Wyoming», «романтическую картину с лошадьми».

Я сложила письмо, присела на порог и закрыла лицо руками: не будет никакого Рождества, только макароны с бычатиной, как и раньше изо дня в день. За спиной у меня на полу лепетал ребенок и вертел вокруг себя рваную оберточную бумагу и исландскую шерстяную варежку. Во дворе пекло солнце, из открытого окна верхнего этажа доносились завывания Карлоса Гарделя про любовь-икровь, вверх по стволу дерева семенила ящерица. Ничего себе сочельник! Ах, как мне сейчас не хватало зимней темноты и промозглого холода! Из подвала напротив выскочил мальчишка и понесся через весь двор на улицу: босой, в одних штанишках.