Женщина с большой буквы «Ж»

Зяма был мал ростом и молод душой. На работу он не ездил, а бегал трусцой; под столом держал гирю и раз в месяц красил голову басмой.

— Вы теперь вылитый палестинец! — потешалась над ним Марина Петровна.

Зяма искрене огорчался: он реставрировал кудри специально для нее.

Но Марине было мало кудрей. Она ценила в мужчинах широту души, а вот с этим у Зямы Семеновича была напряженка. Он физически не мог покупать женщине мороженое (ведь она его съест и ничего не останется!), чего уж говорить о розах и духах. Зато когда в городе зацветала ничейная сирень, главный корректор был сама щедрость. Не скупился он и на домашние вкусности — когда они оставались после семейных банкетов.

Каждое подношение Зяма обставлял с необычайной торжественностью.

— Сегодня у вас, девочки, праздник, — значительно говорил он. — Я позавчера всю ночь фаршировал для вас яйца.

— А чего вы вчера ваши яйца не принесли? Дома забыли?

Зяма конфузился и спешно менял тему на перестройку и гласность.

Работа в газете дала мне многое: я научилась печатать со скоростью пулемета, составлять кроссворды и мыть жирные тарелки в ледяной воде. Там же, в «Вечернем вагоннике», появился мой первый журналистский опус. Статья рассказывала о закромах Родины и называлась «Опаленные ленинизмом».

Главный редактор Валерий Валерьевич похвалил меня на планерке:

— Какая у нас замечательная молодая поросль! Есть на кого оставить страну!

Я бы предпочла, чтоб на меня оставили литературу, но ее уже забрал себе Валерий Валерьевич. Он состоял в Союзе писателей и частенько радовал нас поэмами о коммунизме.

Вскоре я обнаружила, что для карьерного роста мне необходима самая малость — обильное цитирование Валерия Валерьевича. Мои статьи все чаще заменяли «Юмор» на последней полосе, а иногда залезали даже на «Спорт». Юмористы тихо меня ненавидели, но поделать ничего не могли: главред считал, что «великие земляки» важнее анекдотов.

Валерий Валерьевич решил, что наконец-то нашел искреннего почитателя своего таланта. Он начал оставлять меня после работы, звал к себе в кабинет и декламировал «из новенького».

Автором он был плодовитым. Вдохновение снисходило на него после программы «Время». Насмотрится про успехи руководства и тут же настрочит:

«Автозавод нам вручает страна
Как эстафету!
Только смелость нужна,
Дерзость нужна,
Мир на всей планете!»

Через несколько месяцев я не выдержала и уволилась. Но Валерий Валерьевич тут же раздобыл мой телефон.

— Приходи ко мне домой! — шептал он в трубку. — У меня жена на дачу укатила, так что нам никто не помешает.

Когда мы сели в самолет, направляющийся в Нью-Йорк, Кегельбан сказал:

— Ты — декабристка. Ты поехала за мной в ссылку на край света.

Я не стала уточнять, что в первую очередь я беженка, отчаянно ищущая политического убежища.

АМЕРИКАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

1987 г.

До последнего момента я не верила, что долечу до Америки: все думала, что нам либо пилот попадется пьяный, либо ракетчик меткий. У Димочки тоже были плохие предчувствия. Мама сунула ему в рюкзак банку икры, и он боялся, что его арестуют за контрабанду.

Кегельбанские родственники встретили нас по высшему разряду: мы с кем-то обалдело целовались и рассказывали «как там». Сердце колотилось, коленки тряслись.

Я все никак не могла отойти от прохождения таможни. Посольство в Москве нагнало на нас такого страху, что мы ждали обыска до трусов. Но таможеннице не было до нас никакого дела: она лениво глянула в паспорта, сказала «Welcome!»[2] и выкинула декларацию, не читая.

— Надо было больше икры брать! — стонал Димочка.

Заботу о нашем размещении взяла на себя Капа — бойкая старушенция в розовых брючках и кукольной шляпе с цветком.

— Я ваша двоюродная бабушка! — объявила она. — И теперь мы заживем одной семьей.

Нас загрузили в огромную машину невиданной марки. Я смотрела в окошко: Господи-ты-боже-мой!

Население лишь отчасти белое. Азиаты, индусы, черные, мексиканцы, вообще не пойми кто — как на советских плакатах «Если дети всей Земли…»

Толстяки: в Союзе люди толстели салом; здесь — пышным жиром.

В небе самолеты, вертолеты, дирижабли — стаями…

Инвалиды… Откуда их здесь столько?

Дороги!!!

Баба Капа выписала нас в Америку из-за подруги Аделаиды. Та заявила ей, что одинокими в старости бывают только дураки и грешники.

— К тебе на похороны разве что могильщик придет, — сказала она.

Капа расстроилась. Несколько недель она думала, кому из родственников доверить свое оплакивание. Конкурс выиграли Кегельбаны. Капа решила вывести их из советского рабства и тем самым обеспечить себе и место в раю, и толпу на похоронах.

Огромный автомобиль привез нас в поселок, застроенный бесконечными рядами домов.

— Я тут обычно летом живу, — сказала баба Капа, открывая застекленную дверь. — А на зиму переезжаю в Лос-Анджелес — там теплее.