Женщина с глазами кошки

Вообще-то затея с поездкой в Россию весьма сомнительного свойства. Неужели Курт Монтоя такой дурак, чтобы сунуться сюда? Я вдыхаю запах поля и улыбаюсь. Каждая страна пахнет по-своему. Америка, например, подстриженными лужайками, яблочным пирогом, фастфудом и рождественскими распродажами. Мексика воняет мескалем, по́том и горячим песком. Африка… Нет уж, Африку вспоминать не хочу, я там постоянно боялась львов и СПИДа. И уж в Африку я точно больше никогда не вернусь. У джунглей Южной Америки запах свободы, солнца, попугаев и кокаина. А Россия… Мне казалось, я помню, как она пахнет: утренним хлебом и мокрыми очередями за маслом — 200 граммов в одни руки, кленовым цветом и влажными тополиными сережками, лужами с бензиновой радугой и мандаринами на Новый год.

Но теперь все не так.

Я беру револьвер. Заряжен, отлично. Интересно было бы проверить прицельность его боя… Целюсь в ближайший рекламный щит — выстрел сухой и короткий, все отлично, пуля летит куда нужно. Снова сажусь в машину и выруливаю на шоссе. Я долго могу вот так ехать и ехать — дорога не принадлежит никому, она вне границ и человеческих общностей. Мне рулить еще часа четыре, и единственное, о чем я жалею, так это о том, что на переднем сиденье не сидит кот. Мне пришлось оставить его. А еще я боюсь того, что увижу в пункте назначения. Страна изменилась, люди тоже, и наверное, там, куда я еду, тоже все не так.

Очень странно увидеть знакомую железобетонную конструкцию с надписью «Суходольск», покрашенную в красный цвет. Потом дорога ведет на мост, а оттуда уже виден город — ощетинился заводскими трубами. По обочинам стоят знакомые акации и каштаны, а пятиэтажки разных лет выпуска поблескивают пыльными окнами. Самолет, танк, пушка и универмаг. И куча магазинчиков, оборудованных на первых этажах. Я снова заправляю машину и еду по знакомой улице. Я не была здесь много лет — целую жизнь.

Поворачиваю за угол. Слева — гаражи, справа — помойка, вокруг — разноцветные металлические крышки погребов. Тут все как и было. А вот наш с тетей Розой трехэтажный дом из белого кирпича. Он единственный здесь белый и трехэтажный, остальные — краснокирпичные четырехэтажки. Останавливаю машину там, где когда-то Наташкин отец ставил свой «Москвич». Я очень любила когда-то наш двор, особенно зимой, когда из-за инея он превращался в декорацию для новогодней сказки.

Я выхожу из машины. Когда-то это место называлось «Агитплощадка № 5». Двор был огражден забором, сваренным из стальных труб, и каждую весну его красили в другой цвет. Во дворе имелась большая беседка, карусель, горка и качели. И ряды скамеек перед трибуной лектора, тоже металлической и всегда красной. Уютный был двор.

Сейчас здесь не так. Клены все те же, а вот остальное… Забор светит пустыми секциями — словно выпилили и унесли, правда, непонятно, зачем. Скамеек больше нет, качелей тоже, горка сломана, карусель лишилась сидений, пустая песочница проржавела. Какие-то парни курят в беседке. Печать безнадеги, серой и бесконечной, как неизлечимая болезнь, отметила все вокруг.

Я иду к дому, к первому подъезду. Мне нужно подняться на третий этаж. Квартира девять была наша с тетей Розой, в шестой жила Наташка. Внизу те же синие почтовые ящики, сквозь ряды круглых дырочек видно, пришла почта или нет. Тетя Роза выписывала «Труд», а мне «Мурзилку», позже — «Пионер». И запах здесь все тот же. Иногда мне снилось, что я снова возвращаюсь сюда, и квартира под номером девять опять наша. Не знаю, кто там сейчас живет, но дверь такая же, какой была. А возле двери царапина, которую когда-то сделал Петька, за что мне попало от тети Розы. Царапину закрасили, но все равно она там — след остался.

Дверь Наташкиной квартиры прежняя, светло-коричневая, с овальным белым номерком, и звонок не изменился. Я нажимаю на кнопку. Слышны чьи-то шаги. Зачем я сюда пришла? Что ищу и кого? Даже если Наташка каким-то чудом еще здесь, мы стали разными людьми, совсем чужими друг другу — целая жизнь пролетела, шутка ли!

Она не изменилась. Ну, почти. Просто взгляд стал сосредоточенным и серьезным, а так — все те же удлиненные черные глаза в густых ресницах, — у кого я не так давно видела похожие? — тот же шрам над верхней губой в виде математического знака «х», едва заметного, то же смугловатое лицо, черные прямые волосы, густые и блестящие, высокая гибкая фигура и длинная шея. Наташка стоит на пороге, и я понимаю, как скучала по ней. Когда-то давно я запретила себе думать о подруге, но помнила все равно. А она? Сейчас она удивленно смотрит на меня, потом в ее глазах мелькает тень узнавания. Вот мы и встретились.

— Вика? — Наташкин голос такой же, как был, одновременно и звонкий, и немного хрипловатый. — Боже ж ты мой, Вика!

Она обнимает меня и плачет, а я стою как идиотка и не знаю, как себя вести. Зачем я пришла сюда? Вики давно нет, а есть Тори, стерва с диким котом в сердце.

— Привет.

Должна же я что-то сказать?

— Давай, заходи скорей! Чего стоишь? Господи, Вика, я думала, что уже никогда тебя не увижу!