Женщина с мужчиной и снова с женщиной

Похоже, она тоже захотела речь произнести. Да и почему бы и нет, ведь одета она была не хуже других ораторш — в грубой темной куртке, в широких черных кожаных штанах. В которых должен был бы вилять ее жизнерадостный хвостик.

Но он не вилял! Во всяком случае, его виляние никак не отражалось в ее собранных в пустую точку глазах. А в Жекиных глазах, как и в самой Жеке, как и в ее хвостике, я умел разбираться.

И вообще, эта самая аскетичная Евгения на подиуме не имела ничего общего с той бесшабашной, шалопайной Жекой, которую мы знали когда-то. Наоборот, она была бледна и болезненно серьезна, и ее остановившиеся глаза горели нездешним огнем, а в лице просматривалась скупая решимость.

То есть для революций и прочих социальных катаклизмов, требующих жертв и лишений, она, возможно, и подходила. Но к нашей родной до корней волос Жеки — нет, не подходила она совсем.

— Кажется, она тоже наелась Лотоса, как Инфант давеча, — обратил я белобородовское внимание на Евгению. — Видимо, в Маниных закромах этого Лотоса пруд пруди.

— Да, печальная повесть, — согласился он. И задумался. — Печальнее, наверное, только повесть о Ромео и Джульетте.

А тут к тому же Евгения заговорила — пылко, страстно, эмоционально… Но абсолютно зря. Мы даже отвернулись в другую сторону, чтобы не видеть такого печального недоразумения.

Потому что говорила она об одном и том же — о бесконечной межполовой разборке, избегая при этом знакомое слово «пол» и вставляя вместо него чужое слово «гендер».

На этом ее разнообразие заканчивалось, потому что все остальное было докучливо и скучно и полно повторений:

1. Мол, все мужики полное, сами знаете, что…

2. И куда им до нас, до женщин.

Да и аргументы все тоже попадались однообразные, которые мы давно уже знали. Так что ничего нового о себе мы не почерпнули. Не открыла она у нас на нас глаза.

От такого тусклого стандарта нам еще обиднее стало за нашу прежнюю Жеку. Потому что мы-то знали, как хороша и блестяща она может быть и на словах, и на деле. Но только когда в твердом уме и трезвой памяти, когда не находится под подлым наркотическим воздействием феминистской идеологии.

Что в свою очередь привело нас всех к следующему диалогу.

— Не люблю я ее, идеологию, — признался Илюха, отводя разочарованные глаза. — Любую, независимо от масти, окраски и направления. Потому что любая идеология — дура. И люди, которые в нее погружены, они тоже ей под стать.

— В смысле, дуры? — попытался уточнить Инфант.

— Не только. Дураков тоже немерено.

— Знаешь, Б.Б., — вставил я в основном ради поддержания разговора. — Многие с тобой не согласятся. Скажут, что идеологии бывают и позитивные.

— Не-а, не бывают, — продолжал настаивать Илюха. — Любая идеология — полнейшая дура. Потому что требует от своих поклонников полного в ней растворения. И вот если такой идеологопоклонник проникается ею, то пиши пропало. Отсекли человека вместе с логикой и здравым смыслом, потому что и смысл, и логика теперь идеологией подменены. И говорить с таким человеком, убеждать, доказывать, аргументы приводить — уже не имеет никакого смысла. Он не видит тебя, не слышит, потому что не хочет ни слышать, ни видеть. Потому что ослеп и полностью оглох. А разговаривает он теперь только с идеологией, которая и нашептывает ему свое по своим внутренним каналам. И не может он ей перечить, раз поддался однажды.

— Ну ладно, — упорствовал я. — А как же в школе, когда мы про прогрессивные идеологии изучали?

— Обманывали тебя в школе, старикашка. Прогресс и идеология — вещи несовместные, как гений и злодейство. Так как ублюдочность и тупость, заложенная в любой идеологии, распространяется на всех — на левых, правых, зеленых, голубых, либералов, театралов, мадригалов. Я теперь вообще, когда вижу человека, подпорченного идеологией, любой, независимо от цвета, — я в сторону отхожу. Ну его! Все равно он нормального языка не понимает, только свой птичий идеологический диалект. Ведь еще древние евреи в первой своей заповеди прописали: «Не сотвори идола себе». А раз в первой — значит, в самой главной. К тому же между «идолопоклонничеством» и «идеологопоклонничеством» вообще никакой разницы нету.

Заслышав про заповеди, мы тут же снова пригубили красного вина. Потому что красное вино, если следовать тем же древним евреям, очень богоугодное дело.

— Да вот, посмотри хотя бы на этих, — обвел Илюха взглядом зал. — Ведь вроде бы нормальные все с виду девчонки. Но можно ли с ними найти общий язык? Я имею в виду даже не лингвистический и не тот, который во рту, а просто человеческий. Можно ли дотянуться до них, пробить коросту идеологической отчужденности? Вряд ли! Да посмотри хотя бы, что они с Жекой нашей сотворили.

— Это да, — согласился я, вздохнув про Жеку. — Ну и что теперь делать, за кем идти на баррикады, если ни одна идеология не авторитет больше? Чему верить?

— Лишь одному здравому смыслу, — задумчиво произнес Илюха и еще раз повторил: — Только он один остался, да еще подруга его, логика.