Женщина с мужчиной и снова с женщиной

– Но все равно мне они тоже нравятся, стихи твои, – продолжал я набирать обороты. – Хоть и не всегда я твою мысль схватываю. Но зато энергетика в них особенная, знаешь, как сжатая пружина, которую уже невозможно удержать. Особенно одно запомнилось, – кажется, ты его назвал: «Одиссей Телемаху».

И тут же сразу под низким кофейным столиком я сильно пнул Инфанта ногой по ноге.

Потому что Инфант уже шевелил губами в естественном своем вопросе: «Кто? Кому?» – имея в виду непонятные слова в названии своего стихотворения. И спросил бы, если б я его не пнул.

– Больше всего мне там начало понравилось, – заспешил я с декламацией: – «Мой Телемах, Троянская война закончилась, кто победил – не помню, наверное, греки, столько мертвецов вне дома могут бросить только греки». И дальше еще: «Все острова похожи друг на друга». – Я выдержал паузу. – Ах, как хорошо, как точно про греков сказано. Ведь только они так и могут, особенно когда «вне дома». Да и про острова тонко замечено, я их до сих пор всегда с трудом различаю. Ты талантище, Инфантище, ты себе цены не знаешь, тебе бы писать и писать. – Я засомневался на секунду, на каком слоге в слове «писать» поставить ударение, и все же переборол искушение и гуманно ударил на второй.

– А я про греков не врубился, – втемяшился в мой план Б.Б., который хоть и не понимал точно, что именно здесь сейчас на его глазах происходит, но нюхом своим изощренным чувствовал волнующее развитие событий. У него вообще нюх всегда был очень остро развит, особенно на Инфанта. – При чем тут греки? Я был у них, чудесный народ, гостеприимный, миролюбивый, и родственные связи у них развиты сильно. Не стали бы они бросать никого «вне дома».

Над столом нависла пауза, все ждали пояснений самого автора. Но автор был мнимый, и пояснения у него не было. Потому как он вообще смутно про Грецию представлял. Может, он и знал, что народ такой имеется, слышал где-нибудь, но где именно имеется, в каком географическом поясе, да и острова здесь при чем? – это уже было слишком сложно для географа Инфанта.

Пауза росла, Инфант шпарил своими глазами по моим глазам, моля о подмоге, которая у меня, конечно, имелась, но с которой я решил пока повременить. И только девушку Маню пауза пока не смущала, ей, видимо, разросшиеся, нависшие паузы были только на руку.

– Ну, Инфант, объясни произведение, – настаивал зловредный Илюха, сверкая своими фосфоресцирующими, переполненными радостью глазами. – Сочинил – так объясни.

Пауза продолжала набухать и раздуваться. Она уже заполняла комнату, как перенадутый газом резиновый баллон, еще немного – и она лопнула бы у нас на глазах, обдав всех нас скисшей, спертой волной. И Инфант это чувствовал сильнее всех.

– Греки, реки, раки, чебуреки… – тихо, но с ужасом выдохнул наконец он не очень связный набор, что-то типа считалочки из детства. Но именно она и попала удачно в самую цель.

Во-первых, она была совершенно непонятна чужому, не посвященному в Инфанта уху, а потом – она оказалась во вполне поэтическую рифму. Ведь все в нашей жизни зависит от того, как ее, жизнь, толковать. А поэзия – зависит в первую очередь.

А значит, все снова зависело от меня, от главного Инфантова толкователя – как захочу, так и истолкую. Вот такую власть мы, толкователи, над людьми имеем. Хотя я ею никогда не злоупотреблял.

– Послушай, Б.Б., не тебе Инфанту вопросы задавать, особенно на тему поэзии, – начал я толкование. – Не дорос ты до Инфантовой поэзии. Потому что ты метафор не чувствуешь. Ведь «греки, реки, раки» – это и есть метафора, ассоциативный ряд, понимаешь, построение эмоциональной связки. А… – махнул я рукой на нечуткого к поэзии Илюху, который все пытался прервать меня еще одним своим каверзным вопросиком. – Кстати, про острова, которые «все похожи друг на друга», это автор именно тебя имел в виду. И тех остальных серых обывателей, с которыми ты заодно пытаешься охулить и опошлить…

Я говорил, а Инфант смотрел на меня с благодарностью слоненка, вытащенного из кишащей крокодилами реки, и незаметные слезы все текли и текли по его едва проклюнувшимся бивням.

А вот Маня, та на меня не смотрела. Она в основном вглядывалась в свою собственную душу, пытаясь найти в ней отголоски только что прозвучавших строк про метафорических греков и не менее метафорические острова. И, видимо, нашла. Потому что рука ее потянулась к Инфанту, дрогнув на полпути, и глаза ее уже выплескивали на него сгустки сердечной муки, в которой были и замирание, и трепет, и еще… Много чего в ней было еще, и все оно наслаивалось новыми и новыми витками.

Вот так, почти играючи, я добился требуемого результата, и получалось, что миссия моя практически выполнена. Если бы не Илюха, который, отпивая все больше и больше из одного за другим бокала, просто растекался голубоватым весельем своих глаз, просто расплескивал его по поверхности комнаты и уже очень хотел принять участие в происходящей мизансцене. И принял.

– Инфант, – попросил он, и глазки его блеснули золотоносным рудником. – А почитай нам сам. Что-нибудь из своего, метафорического.