Женщина с мужчиной и снова с женщиной

Что сказать, сильный был ход! Настолько сильный, что выстроенное мной здание тут же на глазах стало коситься и наклоняться, как та самая башня в Пизе. Только в отличие от Пизанской башни наша была готова немедленно рухнуть. И Инфант тоже понял про «рухнуть», он только моргал и моргал, не находя никаких звуков.

– Нет, – начал отказываться он наотрез хриплым от ужаса голосом. – Все должны профессионалы делать: поэты – писать, а чтецы – читать.

– Ой, вы все такие прикольные. Да, Мань? – удивилась нам перешедшая к Илюхе девушка. И Илюха закивал ей в ответ, соглашаясь, мол, да, действительно, жутко прикольные. Ты еще не знаешь, насколько прикольные. Ты посиди еще здесь немного – сама убедишься.

– Ну, пожалуйста. – Манина ладонь все же коснулась Инфантова запястья. – Ну, для меня. Поэты ведь иногда читают свои стихи на публике.

– Это те, которые не уважают свое творчество, – отбрыкивался из последних сил Инфант. – Я не из их рядов…

Но его слова потонули в море просьб, уговоров и заверений, и Инфант оказался сильно прижатым к стенке. Мне даже стало интересно – как именно он от этой стенки отожмется? Я, например, даже представить себе не мог! Да и Инфант, видать по всему, тоже не мог. Он все так же шарил по глазам, то по моим, даже по Илюхиным шарил. Но везде его встречали полные любопытства взгляды, пропитанные жаждой незамедлительной поэзии.

И понял Инфант, что ему несдобровать, если, конечно, он все еще Маню хотел заполучить. А ее он заполучить хотел.

Он долго молчал, наш Инфантик. Сначала он залпом опорожнил стакан вина, потом задумался, потом налил себе снова. Может быть, в этом и заключался его план – быстро напиться и тут же бессознательно уснуть. Но достаточно быстро уснуть у него не получалось. И ему пришлось читать.

Все-таки выяснилось, что он знал приблизительно на память одно стихотворение. А кто бы мог подумать?

– «Ехали медведи…» – выдохнул Инфант, растягивая каждый слог, и здесь же установил первую паузу. Мы все ожидали продолжения – все-таки оно хоть чем-то должно было отличаться от известного с детства текста. – «В частной беседе», – нашел продолжение Инфант, и снова пауза, снова долгая. – «А за ними зайчики», – отдирал от себя в натуге слог за слогом Инфант и снова задумался. – «Милые лезбиянчики». – Тут даже я удивился изворотливости Инфантовой рифмы. – «А за ними кот, мастер апперкот».

Вот что делает с человеком нужда, подумал я.

«А подальше раки».

Ну нет, не может быть, предположил я рифму.

«Знаки, зодиаки», – снова нашел Инфант цензурное продолжение.

С ними велосипедист,

Знойный гомосексуалист,

Едут они все, —

все живее и живее сбалтывал с себя Инфант, входя в шаманский раж.

В розовом купе.

Поезд Москва—Питер,

Кто хочет, заходите…

Я посмотрел на Илюху, он на меня, и наши взгляды совпали. «Век живи, век познавай Инфанта – все равно не познаешь», – согласились наши взгляды и снова навелись на бесчинствующего поэта. Который уже, кстати, не очень себя контролировал и все заходился новыми и новыми поэтическими строчками. В них, возможно, и присутствовало немало скрытых метафор и ассоциаций с аллегориями, но также чувствовалась сильная нехватка обычного здравого смысла. Впрочем, Маня в нем совершенно, похоже, не нуждалась. – «Асса», – заходился Инфант все дальше и дальше в своей безудержной стихотворной пляске.

А не выпить ли нам кваса.

Чавелла,

Как всем все осточертело:

И медведи в их беседе,

И зайчики-лезбиянчики,

И велосипедисты,

Которые иногда бывают

непредсказуемые садисты…

– Какой все же богатый русский язык, – прошептал Илюха давно всем известное. – Если даже этот, – он указал на Инфанта, – может на нем гнать не задумываясь. – Так его богатством большинство отечественных мастеров слова и кормятся, – согласился я.

А вот и Москва,

Оторвать бы ей плинтуса.

Особенно в переходах,

У всех здешних великих народов,

Чтобы полностью обмыться

в священных их водах.

Тоска!!!..