Женщина с мужчиной и снова с женщиной

– «…присасывая и утаскивая за собой внутрь, на самое дно, где и замирает, похороненная под толщей навалившихся водорослей, лишь вздрагивая поспешной, конвульсивной дрожью».

– Это она сама так образно описывала или ты от себя добавил? – не веря, покачал головой Б.Бородов.

– Разве бы я так смог? – пожал я плечами. – Я стараюсь как можно ближе к тексту, да и то многое упускаю. Она, например, там дальше про восторг говорила. «Вот что есть восторг! – говорила она. – Вот что есть блаженство! Вот в чем нельзя ни растаять, ни растечься! Но если вы думаете, что продолжения нет, то это только потому, что вы не знаете ничего про продолжения. Так как вам лишь „завершение“ по силам. Потому что их неисчислимо, продолжений, а совсем не одно-единственное, как у вас, у бедолаг, ограниченных сантиметрами».

– Это она на что намекает? – начал догадываться Инфант.

– Да понятно на что, – пояснил Илюха. – Старая мысль, ее еще экономист Фридрих Энгельс развивал в своем споре с Фейербахом во время их встречи в Баден-Бадене.

Он утверждал, что при отсутствии заведомо предопределенного продолжения импровизируемые последствия становятся намного более изощренными.

– И чего они делают там, в своих последствиях? – поинтересовался Инфант, и они оба посмотрели на меня весьма вопросительно. Как будто я знал.

– «А руки? – продолжил я пересказ Жекиного телефонного монолога. – Вы ведь уверены, что они нужны, чтобы хватать и притягивать, ну иногда держать или опрокидывать. А пальцы – только чтобы на них ногти редко подстригать? А то что они сложнейший инструмент, как скрипка, как орган, что ими можно вызывать самые неизъяснимые мелодии, до слез, до превращения, до завершения вселенной, до апокалипсиса. Да и нет у вас таких рук и таких пальцев, такой кожи и такой чуткости, которая одна может понять… Не по картинкам с инструкцией в откровенных журналах, а по телепатической интуиции, которая из самой глубины и доступна только той, которая такая же, как ты сама, – ничем не отличается. Именно потому, что ей самой необходимо то же, что и тебе. И чувства ваши поэтому сливаются в одно и устремляются в вечность, обволакивая и лаская друг друга, чтобы не кончиться никогда».

– Нельзя ли поконкретнее? – попросил Инфант рассказчика, то есть меня. – Что именно надо делать губами и руками, чтобы всего такого достигнуть? Нельзя ли в технические детали вдаться?

– Лениться не надо, – ответил за меня Илюха. Казалось бы, просто ответил, но ведь и глубоко одновременно. – И не пренебрегай ничем. Вообще ничем, все пускай в ход, даже то, чего нету.

– Как это? – не понял Инфант парадокса, но остался без ответа. Пусть сам потом, попозже сообразит.

– «А боль, что вы знаете про боль? – продолжил я цитирование невозвращенки, которую мы когда-то знали как Жеку. – Не ту грубую, случайную, хамскую, которая от неуклюжести да неумения, а тонкую, продуманную, рассчитанную и взвешенную, которая мгновенной пыткой проникает в тебя, чтобы тут же отпустить и подмениться отчаянным желанием большего… Которого никогда не будет, как ни проси. И от неизбежной неисполнимости ты перестаешь быть собой, становясь молящей, едва различимой пылинкой, смешанной с воздухом, уносимой им, жаждущей пощады. Ни от кого, ни от чего, только пощады, чтобы, взметнувшись вверх, потом снова опуститься во мрак разрывной боли и утешиться ею, и насладиться, и снова взлететь ввысь».

– Так красиво про садомазохизм я давно не слышал, – удивился Илюха. – Был у меня в юности приятель, он тоже любил рассказывать всякое, но я не слушал его особенно. Да и не сдружились мы с ним в результате…

– «Да и что такое женщина вообще? Знаете ли вы, кто она, зачем она, где ее начало, где сердцевина? Совсем не там, где вы думаете, а в чувствах, в нервных окончаниях, в химической реакции, в нейтронных связках, в голове, одним словом. А в голову вы своими простейшими приспособлениями не проникните, а другого у вас ничего нет. А вот у нас – есть».

Я сбился и замолчал. Нужно ли было продолжать или я и так уже достаточно раскрыл тему? – я не знал.

– В общем, – стал укорачивать я, – она мне там много всего такого наговорила, похожего. Про ноги, про гибкость в суставах. Оказывается, она тоже разная, у нас и у них. Про шпагаты, например, продольные, хотя в основном про поперечные. Много про кожу было сказано, мол, ухаживать за ней надо, иначе станет, как у Инфанта, ну, это ей Маня, наверное, порассказала. Но главное – про чуткость, про интуицию, про понимание партнера, которое только у женщины развито. Особенно к другой женщине. Так как все у них от природы едино, и, зная про себя, она может переложить это знание на другую половину.

– Да ладно, – скептически махнул рукой Илюха. – Я тоже много чего в жизни слышал, и не от одной, а от разных женщин. Совсем другое они мне говорили. Тут главное – лениться на надо, – повторил он за собой. – А ты, Инфант, ленивый наверняка, особенно когда дело за рамки поэзии выходит. Вот Маню и потянуло на изобретательство. Ее одна накрутка, оказывается, не устраивала.