Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— Я лучше твои копыта подпалю, — предупредил Инфант.

И хотя никто не понял, какие такие белобородовские копыта имел он в виду, все задумались над очередной метафорой. А я подумал еще, что зря, видимо, Илюха на колеса Инфантовы посягнул. Ни к чему над самым что есть у человека святым надсмехаться.

— Ты, главное, искусство свое не жги, — постарался сказать я мягко, чтобы разрядить обстановку.

— Картины не горят, — достал откуда-то из запасников своей головы хоть и переиначенную, но узнаваемую фразу Инфант.

Откуда он ее выкопал? Не мог же он ее просто знать! Потому что если бы он ее действительно знал, то тогда вся Инфантова жизнь перед нами была бы пустой фальшью и постоянной лицемерной конспирацией.

— Твои уж точно не горят, — жестко предположил Илюха в отместку за копыта.

— Потому что вечные, — продолжал сглаживать я.

— Инфант, вы не слушайте своих товарищей, — попросила Маня. — Пишите меня чем хотите. Как чувствуете.

— Действительно, Маневич, выбор материала за тобой, — одобрил его я.

Но Инфант не хотел выбирать материал, он и Маню писать не хотел, он хотел только сидеть, пить красное вино и полностью саботировать сеанс живописи. А еще он хотел, чтобы мы все ушли поскорее, ну все, кроме Мани. Потому что дело мы свое уже по большей части сделали, Маня уже полностью принадлежала ему, Инфанту Маневичу, и мы могли вполне покинуть сцену. Как говорится, «мавр сделал свое дело».

Глава 7 За 84 страницы до кульминации

Но не на тех мавров напал бедолага Маневич. Вместо Инфанта поднялся упорный Илюха и в развалах комнаты отыскал все же карандаш и пожеванный листок бумаги. А еще коробку фломастеров. И получалось так, что Инфанту не избежать — ни нас с БелоБородовым, ни обнаженного Маниного портрета.

— Маневич, позволь, я тебе сегодня ассистировать буду. Как, помнишь, в прошлый раз в Лондоне, когда ты над групповым портретом опальных олигархов работал, — напрашивался нестойким голосом Илюха.

— Тоже обнаженный? — спросила Маня, все глубже и глубже проникая в Инфанта взглядом.

— Именно, — подтвердил Илюха. А потом подтвердил снова: — Обнаженный портрет всех опальных лондонских олигархов. Он их скопом выстроил всех в одну линию вдоль стенки с завязанными руками и… — Илюха задумался и все-таки сумел закончить более-менее мирно: — …и опалил. В смысле, выплеснул все их противоречивые образы прямо на холст. Сначала он им хотел еще и глаза завязать, но глаза, как мы уже обсуждали, — зеркало души.

Тут мы все только покачали восхищенно головами: надо же, как мастер глубоко задумал — руки им сначала завязал… Вот это полет творческой мысли! Вот это визуальная метафора!!! Ни фига себе, какой мощный ассоциативный ряд!!!

— Ну так что, маэстро, я тебе ассистирую? Ты не возражаешь? — настаивал Илюха и, не получив вразумительного ответа, только еще один тяжелый вздох, продолжил: — Маня, примите позу для позирования, три четверти профиля, четверть фаса. Как тебе, Инфантик, фас в одну четверть?

— Кого фас? — вынырнул на поверхность из собственного тяжелого затмения Инфант, неуклюже примеряясь сначала к карандашу, потом к бумаге.

А вот бледная девушка Маня встала, одернула зачем-то юбку, снова села и показала Инфанту три четверти своего застывшего лица. Я же говорю, странная была девушка.

— Отличная натура, — причмокнул от удовольствия ассистент Белобородов, понимая под Маниной «натурой» что-то лично свое, очевидно, глубоко засевшее в нем. — Может быть, тебе здесь в комнате надо как-нибудь по-другому свет и тени расставить, а, Маневич? — засуетился ассистент с настольной лампой, которая единственная выбивала наружу свет в нашем полутемном пространстве. — Ты только укажи, маэстро.

— Поставь светильник на место, — ответил грубым голосом маэстро. Таким, которым, видимо, и полагается отвечать ассистентам.

А потом он посмотрел на меня, долго, пронзительно, с криком о помощи в расширенных зрачках, с мольбой о ней. С таким пронзительным криком, что не мог я не пожалеть его. Потому что если и брал Инфант когда-либо карандаш в руки, то только чтобы проткнуть засор в раковине общего коммунального своего пользования.

Мне действительно стало жалко его: ведь запросто могла сейчас разочароваться и ускользнуть от него Маня, которая еще минуту назад, казалось, была так близка… А кому, как не мне, знать, как это обидно, если от тебя близкая женщина ускользает?

Вот и не мог я не прийти Инфанту на выручку. Потому как видели бы вы эти печальные зрачки и опущенные ресницы, а главное — слезы, пусть и незаметные постороннему взгляду, но вполне реальные слезы, которые так и не переставали скатываться по Инфантовым матовым, отполированным ветрами бивням. И откликнулся я на слоновий Инфантов SOS, и поспешил с бескорыстной подмогой.

— А не двинуть ли тебе, Маневич, сегодня в сторону примитивизма? — предложил я.

При слове «примитивизм» в глазах Инфанта метнулась надежда, впрочем, лишь искорка. И мне пришлось пояснить: