Женщина с мужчиной и снова с женщиной

— Да только для примера взять, — быстро уговорил я его. — Предположим, что нашлась такая женщина, которая тебе, Б.Б., по той или иной причине не приглянулась. Ни сердцу твоему, ни уму. Я знаю, — остановил я набухшее Илюхино возражение, — маловероятная ситуация, но предположить мы можем?

Илюха задумался ненадолго, поразмышлял и согласно кивнул в результате.

— Так вот, — продолжал я, — предположим также, что эта самая женщина, которая совсем ничего у тебя не вызывает, решительно попытается ситуацию изменить. И у тебя чего-нибудь вызвать. Ведь в принципе у нее имеются варианты, например: одежду провокационную, завлекающую на себя надеть. Или же макияж особый, завораживающий сделать. Или просто напоить тебя чрезмерно алкоголем…

Тут Илюха закивал головой, соглашаясь как бы. Мол, у женщины всегда имеется в запасе дополнительный ресурс…

— Но ничего этого она не делает, — разочаровал я Илюху. — А выбирает совсем другой путь: сядет напротив и начнет вести с тобой рассудительную беседу. И начнет убеждать тебя и уговаривать, что именно сейчас, в данную минуту, ты должен ее полюбить.

Я выдержал паузу, чтобы Илюха мог объемно представить всю полноту картины.

— Так вот, уверяю тебя, что какие бы аргументы она ни находила, какими бы логическими построениями не пользовалась, не выйдет у нее ничего. Не купишься ты на ее уговоры.

— Это точно, не куплюсь, — снова кивнул Илюха.

— А значит, получается, что невозможно тебя словами уговорить. Внешним видом — очень возможно, даже легко. Или делом каким-нибудь заметным, или душевным порывом, но никак не словами. Не клюнешь ты на слова. Более того, чем больше слов будет ею потрачено, тем сильнее ты начнешь стремиться покинуть рассудительную девушку.

Я тронул Илюху за плечо и подвел черту под своим рассуждением:

— Вот и получается, — подвел ее я, — что нас уговорить нельзя, а их, наоборот, можно. Более того — нужно!

— Все правильно, старикашечка, — продолжал кивать Илюха. — Метко подметил… Скажу только, что не случайно так все мудрой природой задумано. Дело в том, что не особенно нас, мужиков, и уговаривать требуется, как правило, мы и так не возражаем. Вот природа и сохранила паритет. В смысле, нас не надо уговаривать — вот и не уговоришь. А их — надо, вот они к уговорам и расположены.

— Упрощаешь ты все-таки, Б.Б., делаешь ты из нас каких-то одноклеточных. А ведь среди нас тоже попадаются избирательные, для которых все в женщине должно сочетаться: и душа, и тело, и…

— Это кто, Инфант, что ли? — схохмил Илюха, и нам просто пришлось остановиться, чтобы посмеяться вдоволь над остроумной шуткой.

— К тому же в каждой женщине можно отыскать привлекательность, — продолжил Илюха, когда мы снова двинулись в путь. — Особенно если глаз натренирован. Просто присматриваться надо уметь. Ведь даже если с первого взгляда и не видно, все равно где-то зарыто, где-то глубоко, главное — разыскать уметь. Потому что в конечном счете все от головы зависит, от того, как настроил себя. Хотя, — Илюха пожал плечами, — эстетизм, конечно, никто с повестки дня не снимает. Он только способствует.

— Чего-то ты меня запутал, — признался я.

— Да, сложно в этом разобраться. Если бы легко было, давно уже лекарство какое-нибудь придумали для любви. Подлил себе и ей и не надо больше никого уговаривать. Ни себя, ни ее. Но хоть ученые и бьются, механизм все равно непонятен. Так что не надо копаться, Розик, принимай как есть. Пользуйся и принимай.

— Я и принимаю, — согласился я, протягивая руку для прощального пожатия.

— И правильно, — пожал мне ее Илюха.

И мы разъехались. Потому что была уже глубокая ночь, хоть и летняя, хоть и колеблющаяся, но поспать бы тоже не мешало. Потому как завтра нам светил новый яркий день.

Но поспать особенно не удалось. Так как совсем ранним утром меня пробудил телефон. Сначала я хотел к нему вообще не подходить, но звучал он как-то слишком настойчиво, требовательно и даже беспокойно. И я протянул сонную руку и поднял сонными пальцами трубку — кто его знает, кому там внутри приспичило?

Внутри действительно раздался голос приспичившего Инфанта. Но не только приспичившего, а еще и наигранно жизнерадостного. А я вот давно заметил, что в наигранной жизнерадостности часто скрывается насмешка и злорадство. Хотя они у Инфанта даже не скрывались, а наоборот — откровенно выпячивались наружу.

— А, спишь еще, сурок, — процедил он со злым смешком.

— Ну, — ответил я, не реагируя ни на смешок, ни на «сурок».

— Ты так все проспишь, лапуля, — начал угрожать мне Инфант.

И тут по его возбужденному голосу да и по общей ажиотации я понял, что он-то как раз, видимо, всю ночь глаз не сомкнул. Да и не только, похоже, глаз, оттого и заговаривается маниакально, от долгой изнуряющей бессонницы.

— Да ладно тебе, Инфантик, — попытался успокоить я его. — Все хорошо, все устроится, не переживай.

— Разве ты можешь знать, что такое хорошо? — начал накручивать обороты явно выплескивающийся за кромку Инфантовский баритон. — Да и что ты вообще знаешь в жизни? Что ты видел? Что ты понимаешь? Кто тебе попадался в жизни? Одни пошлые примитивы!