Женщина со шрамом

Она лежала, застыв от страха, а нечеткая фигура, вся в белом и с закрытым маской лицом, встала у ее кровати. Руки вознеслись над головой Роды ритуальным жестом, как бы непристойно пародируя благословение. С трудом Рода попыталась приподняться, но простыни и одеяла, казалось, давили на нее, тянули вниз. Она подняла руку – к сонетке и лампе. Сонетки на месте не оказалось. Рука нащупала выключатель, он щелкнул, но света не было. Кто-то, по-видимому, перевесил сонетку выше, она не могла до нее дотянуться, и вывернул лампочку. Рода не закричала. Долгие – с раннего детства – годы самоконтроля, боязни выказать страх, нежелания искать облегчения в криках и воплях теперь лишили ее способности позвать на помощь. И она понимала – крик не будет услышан, накладка даже говорить ей мешала. Рода попыталась выбраться из постели, но обнаружила, что не может двинуться.

В темноте она едва могла разглядеть белую фигуру, повязанную голову, маску на лице. По стеклу полуоткрытого окна двигалась рука – но это была не человеческая рука. Кровь никогда не текла в жилах этой бескостной плоти. Рука, такая розовато-белая, что казалась только что отсеченной от предплечья, медленно двигалась в пространстве к своей загадочной цели. Совершенно бесшумно эта рука задвинула шпингалет и, перемещаясь осторожно и элегантно, сдержанными движениями, медленно задернула на окне шторы. Тьма в комнате стала еще гуще. Теперь тут было уже не просто отсутствие света, но удушающее сгущение воздуха – оно не позволяло нормально дышать. Рода говорила себе, что это, должно быть, галлюцинация, порожденная ее полусонным состоянием, и одну блаженную минуту она смотрела на белую фигуру, совершенно избавившись от страха и ожидая, чтобы видение растворилось в темноте комнаты. Но затем ее покинула последняя надежда.

Белое видение снова стояло у кровати, глядя вниз, на Роду. Рода могла разглядеть лишь белую бесформенную фигуру: глаза, уставившиеся в ее собственные глаза, возможно, и были безжалостными, но Рода видела лишь черную прорезь маски. Она услышала слова, но не поняла их смысла. С невероятным усилием она приподняла с подушки голову и попыталась хрипло протестовать. В тот же момент время остановилось, и в охватившем ее ужасе единственное, что она осознала, был запах – слабый запах крахмального белья. Из темноты, наклонившись над ней, нависало лицо ее отца. Не такое, каким она помнила его все эти тридцать лет, а то, каким она знала его совсем недолго, в раннем детстве – молодое, счастливое, склоняющееся над ее кроваткой. Она подняла руку – потрогать накладку, но рука была слишком тяжела и упала обратно. Рода попыталась заговорить, сделать какое-то движение. Ей хотелось сказать: «Посмотри на меня, я от него избавилась». Но казалось, ее члены окованы железом… Все же она ухитрилась, дрожа, поднять правую руку и коснуться накладки, прикрывающей шрам.

Рода уже поняла, что это – смерть, и с этим пониманием к ней пришел нежданный покой, чувство освобождения. В этот момент сильная рука, бескожная, нечеловеческая, сжала ей шею, толкнув голову назад, на подушку; всей своей тяжестью привидение надавило Роде на горло. Она не закрыла глаза перед лицом смерти, не стала сопротивляться. Темнота палаты сомкнулась вокруг нее, обращаясь в конечную тьму, где умолкают все чувства.

16

В двенадцать минут восьмого Кимберли на кухне начала беспокоиться. Сестра Холланд предупредила ее, что мисс Грэдвин просила принести ей поднос с утренним чаем ровно в семь часов. Время было более раннее, чем в первый приезд мисс Грэдвин в Манор, но сестра Холланд сказала, чтобы Ким была готова заварить чай именно в семь часов, и она приготовила поднос в шесть сорок пять, а заварной чайник поставила на теплую плиту, чтобы он согрелся.

Но вот уже двенадцать минут восьмого, а звонка все нет. Ким знала – Дину нужно помочь приготовить завтрак: эта задача неожиданно осложнилась. Мистер Чандлер-Пауэлл просил сервировать ему завтрак в его квартире, что было необычно, а мисс Крессет, которая всегда готовила себе завтрак сама, в своей маленькой кухне, и вообще горячих завтраков не признавала, вдруг позвонила, чтобы сообщить, что будет завтракать с домочадцами в столовой в семь тридцать. К тому же она почему-то особенно беспокоилась о том, чтобы бекон был, как положено, хрустящим, а яйцо – свежим, как будто, подумала Ким, хоть одно яйцо, поданное в Маноре, не было свежим и от кур, находящихся на свободном выгуле, о чем мисс Крессет знала не хуже, чем сама Ким. Еще одной причиной для беспокойства оказалась Шарон: она еще не появилась, хотя в ее обязанности входило накрыть стол к завтраку и включить плитки для подогрева блюд. Ким не хотелось подниматься наверх и будить Шарон: вдруг позвонит мисс Грэдвин, а ее не будет.

Поволновавшись еще немножко из-за того, правильно ли установлены на подносе чашка с блюдцем и молочник, она повернула к Дину сморщившееся от тревоги лицо.