Женщина в гриме

Эрик находился перед нею, и она видела, как он замер при первом же ее слове и остался недвижим, распределив вес тела на обе ноги, однако эта спортивная поза как-то не вязалась со смыслом произнесенных фраз. Она могла его видеть, не глядя на него: она видела, или представляла себе, или припоминала внимательное, замкнутое лицо, лицо человека, опьяненного своими успехами, опьяненного любовью к самому себе, сознанием правильности своих действий и выбранного им самим пути. Она его видела: с руками, вытянутыми вдоль тела, корпусом, слегка наклоненным вперед, с взглядом, обращенным к ней. Он несколько напоминал теннисиста. Голос его был совершенно спокоен, когда он заговорил:

– Вы хотите сказать, что вы отправляетесь с этим воришкой, обчищающим скобяные лавки, с этим недоделанным, с этим великовозрастным школьником, выгнанным из класса? Вы хотите сказать, что вы интересуетесь всем этим: игрой в покер по маленькой, скверными картинами и беговыми ипподромами? Этим примитивным человеком? И то вы, Кларисса?

– Это я, Кларисса, – повторила она мечтательно, стоя позади него. – Вы великолепно знаете, что я алкоголичка, испорченная, безразличная и глупая. И бесцветная, – добавила она с гордостью и глубочайшей радостью, и эта гордость и радость наконец убедили Эрика, что она от него свободна.

Это была та самая интонация, что вылетела из уст его шофера, когда он его уволил три месяца назад: интонация знаменитого философа, знаменитого писателя, еще недавно сотрудничавшего с «Форумом» и еще до отпуска навсегда пославшего журнал к черту в ответ на простенькое замечание Эрика по поводу его статьи. И у этих троих, при всем различии в интеллекте, образовании, положении, он слышал этот диез, этот тон, эту радость, когда ему говорили: «Прощай!» Главное, что он хотел услышать, это то, что им стыдно. И сама мысль о том, что он уже не способен заставить их стыдиться, лишить их уверенности, Клариссу и двух других, была для него до того тягостна, ибо была равносильна свидетельским показаниям против него, что он зашатался и сам покраснел от стыда и от собственной беспомощности.

– Вы прекрасно понимаете, что я не буду вас удерживать, – заявил он отрывисто, что подчеркивало жесткость его слов. – Не буду ни похищать вас на пороге версальского дома, ни приставлять к вам стражу, ни запирать вас у себя дома.

И по мере того, как он перечислял гадости, которых он не совершит, которые он обязуется не совершать, он начинал воспринимать их как единственный нормальный выход из положения, который надо реализовать как можно быстрее, и подумал, что раз уж расставленная им ловушка не сработала, то ее надо как можно быстрее доставить в Версаль, где он живо заставит ее отказаться от романтических бредней. И Кларисса, должно быть, это почувствовала, ибо попятилась назад и прислонилась к двери, вцепившись в находящуюся позади нее дверную ручку.

– Я не собираюсь вас убивать, – с горечью произнес он. – И не желая никого ранить, дорогая Кларисса, эти несколько дней, в течение которых вы увидите истинное лицо месье Пейра, я проведу без слез и страданий.

– Я на это и не рассчитывала, – проговорила Кларисса глухим голосом. – Я рассчитывала на то, что поначалу журнал «Форум» будет отвлекать вас и поглощать ваше время.

– Не хотите ли взять «Форум» в свои руки? – поинтересовался он.

Нелепость собственных слов смутила его, несмотря на все раздражение. Она великолепно знает, что журнал принадлежит ему, именно ему, несмотря на все деньги семейства Барон, а он знает, что Кларисса журнал у него не заберет.

– Ладно, забудьте, – резко добавил он.

И она заморгала глазами, словно желая проверить, на месте ли они. Вид у нее был спокойный, несмотря на дрожащие руки и губы, даже отрешенный. Вне всякого сомнения, она вернула себе то невидимое, то секретное оружие, благодаря которому ей всегда удавалось ускользать от него и которое он так и не сумел назвать и никогда не сумеет. И это «никогда», наконец мысленно сформулированное им, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Она никогда не вернется. В этом он теперь уверен. Это окончательно и бесповоротно: она ускользает от него, она ускользает из-под его контроля, из-под его власти, из-под его влияния. И голосом, сдавленным от ярости, он в последний раз набросился на Клариссу.

– Если вы полагаете, что я буду скучать без вас или хотя бы на миг, на один миг пожалею о вашем уходе, то, бедная моя Кларисса, вы и на самом деле, на самом деле глубоко ошибаетесь.

И он смотрел на нее невидящим взглядом, он ее даже не слышал, и только через пять минут после ее ухода до него дошло, что она сказала:

– Я великолепно это знаю. И это тоже одна из причин, почему я ухожу.