Женщина в янтаре

Сегодня воскресенье, но все озабочены, так как пастор вручил миссис Чигане счет за еду и жилье. Она неизвестно почему решила, что пока не устроится на работу, все будет получать бесплатно. В лагерях рассказывали удивительные истории о том, как принимают в Америке. Одну семью привезли прямо в их собственную квартиру, в буфете было полно посуды, холодильник ломился от еды, шкафы — от одежды. Дамский комитет готов был обучать их английскому языку. Другой семье предоставили возможность выбирать в продуктовом магазине все что ни пожелают, потом их отвезли в другой магазин — выбрать одежду. Берите все, что вам необходимо, сказали в распределительном комитете, это Америка, здесь улицы вымощены золотом. Никто не слышал еще историй о бывших профессорах почтенного возраста, которые работали на хлопковых плантациях Миссисипи и которым угрожали тюрьмой и депортацией, если они попытаются оттуда сбежать. Миссис Эглите еще не сошла с ума, оттого что к ней не вызвали врача, чтобы принять затянувшиеся роды. «У нас с коровами нет никаких проблем, — сказал владелец плантации. — Я думал, эта порода покрепче».

Так что счет на тысячу долларов за три месяца проживания оказался для миссис Чигане чудовищным ударом. Приличный дом в Индианаполисе можно купить всего лишь за сумму, в двенадцать раз превышающую указанную в счете. Миссис Чигане плакала, говорила, что никогда в этой стране она не выкарабкается, а пастор был предельно вежлив. Он сказал, что можно расплачиваться в течение года. Миссис Чигане не знала, как и благодарить. Чувство благодарности испытываем мы все, только это нам и позволено. Но тревогу нашу не скроешь, потому что мы даже по-латышски переговариваемся шепотом, — о пугающем будущем, о том, во сколько нам обойдется каждый день и каждый час. Стыд свой мы прячем глубоко, даже от самих себя.

Пастор Маккормик с супругой направляются в свою спальню, это единственное место в доме, где они могут остаться наедине. Нелегко миссис Маккормик жить в доме, в котором полно чужих людей, ведь она не привыкла к такой тесноте. По утрам, когда она собирается на работу, мы стараемся держаться подальше от кухни. Прежде чем зайти в ванную, мы осторожно оглядываемся. В отсутствие миссис Маккормик женщины полируют мебель, моют кухню, полют грядки. Мы готовим ужин, пока она после работы играет на пианино или читает газеты. Это лишь малая толика из того, чем мы готовы расплатиться за то, что мешаем. Нам нравится эта работа; до чего же приятно делать настоящее дело в настоящем доме.

В тот день после обеда до нас донеслись громкие голоса из спальни.

— Я хочу, чтобы они исчезли, — кричит миссис Маккормик. — Чтобы убрались сию же минуту. Я их ненавижу.

Она хлопает дверью и бежит по тропинке, обсаженной цветущими ноготками, мама как раз наклонилась над ними, выпалывает сорняки; хозяйка садится в голубую машину с опускающимся верхом и хлопает дверцей. Когда смущенный пастор Маккормик выскакивает на порог, она высовывается из машины и кричит:

— Это мой дом, мой!

Она уезжает. Пастор садится в свою машину и мчится следом. Через час он звонит и говорит миссис Чигане, что они с миссис Маккормик пару дней будут отсутствовать. Благодать!

Хотя до вечера еще далеко, женщины и дети берутся на кухне за работу. Мы месим тесто, чтобы уже утром был тяжелый кисло-сладкий латышский хлеб, а не замоченные в молоке, похожие на кашу хлопья для завтрака. Мы обсуждаем, сколько денег осталось в коробке для печенья. Еще до того, как мы узнали, сколько будет стоить наше пребывание здесь, мы тратили деньги очень обдуманно.

Принимаемся за чистку картофеля, лепим маленькие котлетки, жарим курицу, чистим горох. Обеденный стол в столовой раздвинут на всю длину. На ужин соберется двадцать один человек, угощение затянется до самой ночи, и взрослые примутся рассказывать истории о странных силуэтах, которые появляются на кладбище в сумерках, об умных крестьянах, которые узнали черта по хвосту, торчавшему у того за голенищем, о перепуганных детях, руки которых навечно прилипли к полу в домах, населенных привидениями. Ни о войне, ни о лагерях никто не произнесет ни слова.

Время после обеда летит быстро. В тенистой кухне так славно, женщины напевают, смеются; вот было бы хорошо, если бы так же были все вместе в сентябре, когда мне предстоит идти в школу. О школе я думаю все время. Ребята будут меня дразнить за мои длинные косы и странную одежду, будут издеваться и мучить за то, что не знаю английского языка.

«Verfluchte Ausländer, проклятые иностранцы», — кричали немецкие дети, когда мы с сестрой изредка осмеливались выйти за ограждение из колючей проволоки. Мальчишки кидались камнями или снежками с обломками камней. Мы держались подальше от поселковой дороги и с опаской гуляли по лесу в поисках грибов и анемонов, все время внимательно наблюдая, не покажется ли вдруг стайка немецких мальчишек. Они выныривали из ниоткуда — с рогатками и палками в руках.