Женщина в янтаре

Внезапно кто-то касается моего плеча, я в страхе съеживаюсь. Мужчина в форме. Я так испугана, что не сразу понимаю, что это не военный, а полицейский. Он стоит в проходе и зовет меня. Я, конечно, виновата во всем, в чем он обвинит меня, я не должна была приходить сюда одна. Меня обязательно арестуют и посадят в тюрьму. Я краснею, сердце колотится, я сдерживаю слезы, но чувствую, как по ногам текут теплые ручейки. Мне становится совсем стыдно.

Полицейский снова кивает. Моча жжет ноги, рубашка прилипла. На мне широкая, колоколом, ситцевая юбка, первая, которую я сама сшила на уроках труда. На крапчатом фоне желтые и коричневые листья. Нечего и надеяться, что полицейские в тюрьме не заметят пятен на юбке. Лицо и шея кирпично-красные. Я дрожу, продвигаясь вслед за полицейским к выходу. Мужчины в последних рядах смотрят на нас.

Полицейский заводит меня в маленькую комнатку, в кабинет управляющего, спрашивает имя, возраст, адрес, имена родителей. Я знаю, что ничего не смогу скрыть. Больше всего меня мучит, что из-за меня будут неприятности у родителей. Я надеюсь, что полицейские не пойдут на Парк-авеню и не арестуют всех за нарушение правил аренды квартир, миссис Коэн предупреждала, что такое может произойти.

— Почему ты пришла в кино одна? — спрашивает он. — Где твои родители?

— Мама работает в ночном клубе «La Rue». Я не знаю, где отец сейчас, на каком он собрании, а потом…

— Он придет за тобой после кино?

— Нет.

Они, вероятно, пойдут за ним в Латышский центр и выведут в наручниках. Он рассердится на меня. То, что здесь я оказалась одна, моя очередная вина.

Раздается решительный стук, дверь открывается. За ней стоит мой преследователь, наваждение тьмы.

— Этот человек к тебе приставал, — строго говорит полицейский, который его держит. — Ты должна его узнать.

Я мешкаю. Я неясно помню пальцы мужчины и влажное, тошнотворное дыхание за моей спиной. Но этот мужчина ниже ростом, старше и выглядит гораздо безобидней, чем мне помнится.

У этого кожа болезненно-бледная, лысую макушку прикрывают несколько зачесанных темных слипшихся волосков, он весь вспотел. На нем темно-синий поношенный костюм и грязная белая рубашка; на руке плащ. Вид ужасно испуганный.

Полицейский считает, что молчу я слишком долго.

— Он и до тебя приставал к девушке у кассы, и она попросила контролера вызвать нас. Мы сидели в последнем ряду и видели, как он все время тебя преследовал. Это тот самый?

Я смотрю на руки мужчины, на его бледные узловатые пальцы, грязные ногти.

— Да, мне кажется, это он.

— Так да или нет?

— Да.

— Ты уверена?

— Да.

— Ладно, значит, можно его уводить и писать обвинение. Если повезет, вышлем его из страны.

— Вышлем из страны? — переспрашивает второй полицейский.

— Еще один из этих грязных иностранцев, они тут теперь на каждом шагу. Француз. Один из тех подонков, что работают в парке аттракционов, у него туристская виза. Пусть отправляется туда, откуда явился. Будет, наконец, спокойнее.

Мужчина пытается возразить.

— Нет, нет, я ничего не делал. Она мне подмигивала. Нет, нет.

Когда полицейские перестают обращать на него внимание, он начинает плакать, упрашивать.

— Пожалуйста, пожалуйста, — он вытирает лицо носовым платком, потом рукавом. И продолжает умолять, когда полицейский его уводит.

— Давай, давай, — говорит офицер, — нашему государству иностранное отребье ни к чему.

— Тебе придется подтвердить, что задержанный приставал к тебе. Когда ты его первый раз заметила? Ты его видела, когда села неподалеку от него?

Допрос продолжался. Я думала, меня спросят, почему я ему подмигнула, и никто не поверит, когда я стану это отрицать, но, казалось, полицейского это не интересует. Он все спрашивал, как я перебегала с места на место и где побывали руки мужчины, касался ли он меня своим телом.

— Брюки были расстегнуты? Половой член виден?

Натолкнувшись на мой недоуменный взгляд, полицейский показывает на свои колени. Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду, я помню русских солдат в погребе. Мое лицо и шея становятся багровыми, кровь пульсирует, кажется, вот-вот кожа лопнет.

— Да.

Заканчивая разговор, полицейский протягивает мне номер телефона.

— Позвони, если до суда возникнут какие-то вопросы.

— До суда?

Мои наихудшие опасения оправдались.

— Да, ты отличный свидетель. Мы упечем его в тюрьму. Твоя мама тоже должна прийти с тобой.

— Маме приходить обязательно? — Я сделала вид, что на суд-то я уж как-нибудь могу прийти и одна, чтобы мама и папа никогда об этом не узнали.

— Да, мама должна прийти. Много времени это не займет. Делать ничего не придется, только повторишь то, что рассказала сегодня мне. Вспомнишь?

— А девушка возле кассы? Она не может быть свидетелем? Разве не к ней первой он пристал? — Мой страх перед маминой реакцией сродни моей смелости задавать вопросы полицейскому.

— Она сразу ему сказала, чтобы убирался. С ней у него ничего не вышло.