Женщина в янтаре

Где-то в глубине души я знаю, что ничего лучшего не заслуживаю. Повторяются навязчивые жуткие сны, но я не придаю им значения. Пьяный солдат выбивает у меня из рук полупустую миску с молоком. Что это я о себе воображаю? Я обязана знать, что недостойна даже еды. Солдаты вырывают у меня из рук янтарную брошь, а я в отчаянии стараюсь вспомнить строчки стихов на чужом языке. Рассерженный солдат хватает папу и ведет его, тыча в спину ружьем; папа испуган, но храбрится. Я просыпаюсь, слезы текут по щекам, я даю себе слово не огорчать Джо своей холодностью и замкнутостью. Ужасно, если и Джо окажется таким же беспомощным, как отец, ведь я окажусь виноватой. Мне никогда не приходит в голову, что ситуации отца и Джо совершенно не схожи. Мне не приходит в голову мысль, что солдаты, возможно, схватили меня.

Я стараюсь думать только о достоинствах Джо. Я верю, что он настоящий американец. У него же такой опыт. Если вдруг начнется война, он последним пароходом, последним поездом, последним самолетом доставит меня в надежное место. Пока он будет со мной, мне не придется униженно стоять в очередях. Он будет заботиться обо мне. Он тащит меня вперед, он предлагает жизнь, а не смерть, как когда-то мама.

Попробую хотя бы пока относиться к нему хорошо, не огорчать, не сердить его. Я могу быть очень тихой. Может быть, он все-таки уйдет. Мне остается только ждать. Я приклеиваю на лицо улыбку.

17. ОТКРЫТЫЙ ПЕРЕЛОМ

Холодное дождливое утро после Дня благодарения, я лежу, не хочу вставать, я страшусь мгновения, когда мама наконец встретится с Джо. Накануне вечером — она уже ушла на работу — он явился без предупреждения и потребовал, чтобы я их в конце концов познакомила, потому что я все оттягивала и оттягивала этот момент. Он провел ночь на диване в столовой.

Беата входит на цыпочках и протягивает мне чашку чая.

— Джо вне себя, — шепчет она, — грозится разбудить маму и наконец поговорить.

— О чем?

— Ну, поговорить, сказать, что думает, сказать, что ты выходишь за него замуж, еще что-то. По-моему, он чем-то взбудоражен. Я убедила его ничего не предпринимать, пока он не поговорит с тобой.

Джо уже одет, ходит по комнате из угла в угол, стряхивает пепел рядом с переполненной пепельницей.

— Придется мне с ней поговорить, — начинает он, как только я вхожу. — Что она, черт побери, о себе вообразила, кто она такая? Если думает, что меня можно запугать, то скоро перестанет так думать.

— Тише, Джо. Она устала. Она вчера очень поздно пришла с работы.

— Мне что за дело! Я сам скажу ей о нас, если ты этого не делаешь. Пусть не изображает тут заморскую мадам!

— О чем ты говоришь? Вы ведь даже не знакомы.

— Не знакомы? Нет уж, спасибо, я вовсе не собираюсь с ней знакомиться, чертова перечница она, а не человек. Я поставлю ее на место.

Но обойти меня Джо не пытается.

— Слушай, пиво у вас есть? — спрашивает он.

— Пиво? Нет.

— Иисус Мария, пива нет? Нет индейки в День благодарения, нет пива. Из-за этой твари я стану пьяницей.

— Пожалуйста, Джо, не называй маму так. Скажи, что случилось.

— Ну, ладно, — вздыхает он. — Это таки был номер. Она сбрендила, если хочешь знать. Я в чужие дела не вмешиваюсь, сплю себе, и вдруг что-то шуршит. Я сел, посидел, ну и дела, думаю, чертовщина какая-то! Было, черт побери, четыре часа утра. Я видел часы, луна светила. Она стоит как призрак, как фурия, в общем что-то в этом роде. В длинной белой рубашке, волосы распущены, сбрендила, не иначе. Стоит у дверей, вот как ты сейчас, и смотрит на меня.

— Ты уверен? А тебе не приснилось?

— Уверен? Римский папа, что, тоже, по-твоему, не католик? Еще как уверен.

— И она с тобой говорила? Что она сказала?

«Привет, — это я говорю, — рад познакомиться». Руку протягиваю, сама вежливость. А она молчит. Она и не шевельнулась, стояла и таращилась на меня.

— Она обязательно бы…

— Что, снова ее защищаешь? Ну, это твоя проблема. Дай досказать. В общем, она знай себе смотрит. «Привет, — опять говорю я, вежливо так. — Вы, наверное, такая-то и такая», а она только усмехается. «Рад с вами познакомиться», — повторяю. Собрался встать, а как тут встанешь, если одежда на стуле. Святая Мария, Иисус и Иаков, умеет она людей унижать, она точно знала, что на мне нет ни ниточки. Стерва.

— Джо.

— Ну, а кто? Отвернулась бы ради приличия, так нет. Стоит, а я, дьявольщина, сижу с голой задницей, об этом она очень даже хорошо знала. И так продолжалось чуть не час.

— Она вообще ничего не сказала?

— Сказала, уже под конец. Простояла там вечность и один день, подошла ближе, наклонилась, она и не думала соблюдать приличия. Я-то предполагал, что она знает, как себя вести, да куда там. Я-то думал, она хоть извинится.

— Что она сказала?

— Она сказала: «Убирайся! Я этого не допущу, тебе моя дочь не достанется!» Вот так. И повторила еще раз, словно я в первый раз не услышал. «Убирайся! Тебе моя дочь не достанется, я этого не допущу, она моя дочь!» И с такой злобой на меня смотрит. Такого удара мне еще никто и никогда не наносил.