Женщина в лунном свете

Она на удивление легко согласилась. Они оделись и вышли на улицу. Стоял довольно морозный вечер, уже выпал снег, но было безветренно и вполне приятно для прогулки. Иван и Катя, обнявшись, не спеша брели по тротуару.

– Как твои скульптуры? – спросил Иван.

– Пока не очень. – Она улыбнулась. – Но мне нравится. Я буду стараться.

– Тебе бы доучиться, – заметил Иван.

– Не говори мне про учебу, – мгновенно завелась она. – Это не для меня все – лекции, зачеты, экзамены. Я едва школу выдержала. Десять лет пыток.

– Какая ты, – с ласковой иронией заметил Иван.

– Какая? – вызывающе переспросила Катя.

– Нежная. Ранимая. Не такая, как все.

– Да нет, не в этом дело. – Катя чиркнула зажигалкой.

– А в чем?

– Ни в чем.

Она надолго замолчала. Иван не решался продолжать разговор. Да ему и не обязательно было – он и так чувствовал себя на седьмом небе от блаженства идти рядом с Катей, легонько обнимать ее за талию. Помолчав, она вдруг сказала:

– Слушай, я никак не могу придумать, как мне тебя называть. Иван – слишком официально, Ваня мне ужасно не нравится. У тебя были какие-нибудь прозвища? Или особые уменьшительные имена?

Она посмотрела на него весело и с озорством. Иван слегка растерялся. И Нина, и все родные называли его Ваней, Ванюшей. Приятели иногда величали Палычем. Больше уменьшительных имен у него не было. Если только…

– Чего молчишь? – Катя нетерпеливо потеребила его за воротник куртки.

– В армии ребята называли меня Вано. На грузинский манер.

– Прикольно. Хотя на грузина ты не похож.

– Не похож, – согласился Иван и улыбнулся.

– Вано, – повторила Катя. – Мне нравится. Я тебя так буду называть. Вано.

Она прижалась щекой к его плечу. У Ивана перехватило дыхание.

– Смотри, звезды, – тихо сказала Катя, – я думала их сейчас нет. А они есть.

В темном небе действительно тихо сияло несколько звезд.

– Погода ясная. Вот они и видны, – сказал Иван.

– Когда-нибудь я напишу твой портрет, – пообещала Катя. – Когда-нибудь.

– Почему не сейчас?

– Сейчас у меня нет вдохновения, – проговорила она серьезно.

Ивану показалось, что в ее словах заключен какой-то тайный смысл, но какой именно, понять не смог.

– Хорошо, я согласен подождать, – ласково проговорил он, – буду ждать твоего вдохновения.

Она кивнула и взяла его за руку. Они дошли до метро, заглянули в магазин, купили кое-какие продукты и вернулись домой. У подъезда нос к носу столкнулись с Машей.

– Наконец-то, – обрадовался Иван. – Где ты ходишь так поздно?

– По делам ездила, – коротко бросила Маша и, не глядя на Катю, принялась открывать дверь.

– Можно узнать, что за дела?

– Вам будет неинтересно. – Маша зашла в квартиру и начала снимать пальто. – Выполняю поручения американской родни. Почти все сделала.

– Ну и ладно, – согласился Иван, видя, что Маша не расположена к откровенной беседе.

– Мы тут к чаю всего накупили, будешь с нами?

Маша покачала головой.

– Спасибо, но нет. Устала. Моталась весь день. Отвыкла от общественного транспорта, дома-то у себя только на машине передвигаюсь. Пойду лягу.

Иван кивнул и поймал взгляд Кати. Та смотрела на Машу исподтишка, настороженно и недобро. У Ивана кольнуло сердце. Все же он снова, как и днем, утешил себя тем, что скоро Маши здесь не будет. Они пошли в кухню и устроили великолепное чаепитие. В процессе него Катя развеселилась, бледные щеки ее разгорелись, глаза блестели. Она звонко смеялась, подкалывала Ивана, называла его Вано, периодически порывисто обнимала и целовала. Они не заметили, как из кухни плавно перекочевали в спальню. Заснули они далеко за полночь, тесно сплетясь в объятиях, счастливые, с блаженными улыбками на лицах.

33

Катя постепенно обживалась у Ивана, расчехлила свой мольберт, вовсю писала картины, иногда лепила из гипса и глины, разводя в комнате жуткую грязь. Ивану нравилось наблюдать за тем, как она работает. Когда выдавалась редкая свободная минутка, он уютно устраивался на диване и с интересом смотрел, как Катя орудует кистью, погружая ее то в одну, то в другую краску, нанося быстрые, легкие мазки. Иногда она переставала писать и надолго застывала перед холстом, целиком и полностью погруженная в себя. В такие мгновения Ивану казалось, что, если рядом обрушится кирпичная стена – Катя не услышит шума и даже не вздрогнет.

Просидев в оцепенении минут пять или больше, она так же неожиданно оживала, и ее кисть принималась порхать по мольберту с утроенной энергией. Ивану очень хотелось, чтобы Маша признала Катин талант и оценила ее работы. Он звал ее к себе в комнату, поглядеть, как Катя колдует над мольбертом, но она неизменно находила предлог, чтобы не ходить: то суп на плите убежал, то белье надо повесить, то срочно позвонить Генриху в Сан-Франциско. Иван прекрасно понимал, что это откровенный саботаж, но поделать ничего не мог.