Женщина в мире мужчин

нейронные сети по каким-то, неведомым большинству людей, шаблонам. И

именно, думаю, благодаря этим новым программам и шаблонам, у людей,

переживших «путешествие Души в другой мир», появляются новые

способности, не существовавшие до перестройки мозга, и совсем иное

отношение к жизни и к смерти. Вопрос лишь в том, сколько ты сама выдержишь

жить как все, зная больше, чем все?

В этот момент я вдруг остро почувствовала, а как ей самой непросто жить,

зная о том, что рассказывают её пациентки после некоторых «специфических»

операций, будучи врачом, обязанным придерживаться определенных догм и

норм в медицинской науке? Ещё никогда ранее я так тонко не ощущала других

людей и, «кажется», начала понимать кое-что в «изменениях», упомянутых

Светланой Ивановной ранее. Но, тем не менее, решила я, мне сейчас ничего не

остается, как попробовать жить как раньше. И ответила ей с благодарностью:

– Спасибо вам огромное за участие, понимание и предупреждение! Особенно

за то, что поверили мне, а не назвали сумасшедшей! Но в данной моей ситуации

вы абсолютно правы, необходимо время, чтобы разобраться и адаптироваться в

социуме, ничего не теряя и никого не напрягая. А в будущем, вероятнее всего,

мне придётся всё же многое менять – ведь я сама себе запланировала

определённые обязательства на Земле.

Брови Светланы Ивановны взлетели вверх, но она тактично промолчала, а я

пояснила:

– Рано или поздно, но мне придётся рассказывать людям о том, что видела, и

о том, что ещё буду, по всей вероятности, знать и видеть. Кто это сделает, если

не такие, как Я? Ведь мы – очевидцы того, что смерти не существует, дряхлеет

и умирает только оболочка, жизнь которой даёт Душа. А люди вокруг нас так

боятся смерти, что и живут в страхе всю свою жизнь? Разве это не так? И

разве это хорошо?

– Да, я понимаю, что ты права, и уже пришло время что-то менять. Могу

лишь искренне пожелать тебе мужества и терпения на выбранном Пути.

38

А пока, зная семью твоего супруга, буду вместе с тобой скрывать

произошедшее. Понимаю, что когда ты «встанешь на ноги», ты всё равно

сделаешь то, что до́лжно, только не спеши, чтобы не наломать дров. Удачи тебе,

и не будем больше об этом говорить. С сынулей всё в порядке, поэтому поспи.

Она прижала указательный палец к своим губам, как знак солидарности в

нашем молчании о случившемся со мной, улыбнулась и вышла. Я мысленно её

снова поблагодарила и, когда «бешеная тряска» тела после наркоза

окончательно улеглась, снова заснула, отчетливо понимая, что мне, как актрисе

на сцене, теперь и в жизни придётся играть, чтобы чего лишнего не сказать…

Но я не ожидала, что придётся вживаться в какие-то роли вот так сразу.

Потому что, когда я открыла глаза, в палату входил Алекс – в маске и халате.

Улыбнувшись ему, я заметила, что глаза у него злые и холодные – а я ожидала

радостных и счастливых. Но того, что он сказал, я не представляла даже в своих

самых страшных кошмарах:

– …Твою мать! Что ты, на хрен, творишь? Ты зачем обзвонила всех своих

родных? Похвалиться? Мы же договаривались, что я сам всех обзвоню завтра,

когда мы точно убедимся, что с сыном всё в порядке, чтобы не получилось, как в

первый раз!

Не могу сказать, что я ждала цветов и подарков, как получали другие

роженицы, – у нас давно как-то этого не стало. Но было бы неплохо получить

(хотя бы!) поцелуй в щёчку или слова благодарности за сына, на худой

конец. Уж слова благодарности точно были мной ожидаемы. А тут такое… И

слёзы сами градом покатились из глаз, скатываясь на подушку. Я подумала о

том, как же он стал ко мне относиться, если не захотел подумать или спросить о

том, что я никак не могла после операции, находясь в реанимации с

разрезанным животом, спуститься на первый этаж, где был телефон (ведь о

сотовых у нас тогда ещё и не слышал никто). И он сказал – похвастаться? Чем?

Тем, что после долгих мучений, нервных переживаний и безсонных ночей

родила, наконец, здорового ребёнка? Было бы смешно, если бы не было так

грустно… Потому что я отчётливо поняла, что Алекс меня не любит. Любил

ли? Да, безусловно. Правда, как мог. Но это я теперь могу сравнивать, а тогда

мне и той его любви, казалось, хватает. Себя ведь я не любила и не ценила, вот и

довольствовалась малым.

И вот я лежу, тихо реву и осмеливаюсь себе задать второй вопрос: «А люблю

ли я его? Или уже нет?» Сразу на него ответить у меня не получилось, просто

очень захотелось остаться одной, без Алекса, – и я сказала ему: