Женщина в море

Я смеюсь над собой. Я, как ребенок, рад видеть Людмилу и Валеру, я озабочен только тем, чтобы скрыть эту радость, чтобы иметь физиономию, подобающую моему возрасту, жизненному опыту и всему пережитому, ведь неуместно мне радоваться стремительному полету лодки над волнами и тому, как легко и вдохновенно ведет ее моя красавица, небрежно обхватив рукой рулевую рукоять, устремив взгляд вперед, в море, и волосы ее на ветру… ах, ты ведьма! Нет, что ни говори, а присутствие в мире красивых женщин, даже если они орудие сатаны, присутствие их незаменимо, а, может быть, и нужно, чтобы они напоминали о совершенстве форм соблазна в мире?.. Чушь, впрочем. Чушь и пошлость. Я почти уверен, что Людмила по самым серьезным критериям человек хороший, что дурное в ней наносно, что нужно только соответствующее стечение обстоятельств, чтобы выявилось доброе ее природы, и когда-нибудь это произойдет непременно, ведь не зря же ей дано от природы столь много, хотя бы вот это удивительное сочетание античности профиля и простоты улыбки.

В данный момент, правда, улыбка не намечается. Живописные брови ее напряженно нацелены на переносицу, подбородок вздернут, и я не могу оторвать взгляда от линий ее шеи, нежной и стремительной, в последнем термине я не уверен, зато уверен, что впервые испытываю подлинно эстетическое восхищение от присутствия красивой женщины. Сейчас мне кажется, я мог бы самыми рациональными приемами доказать, что физическая красота человека — это всегда благо для всех, и не только никому не в укор, но, напротив, в оправдание случайных ошибок природы, сбоя гармонии, потому что источником радости и счастья может быть гораздо в большей степени общение с красотой как с феноменом, чем принадлежность к нему или обладание им… Впрочем, тема может оказаться скользкой, а мне хочется остаться на уровне трезвого созерцателя и спокойного ценителя, в такой позиции масса достоинств, и главное из них — сохранение своего достоинства…

Вру, наверное. А как будь я помоложе, не ринулся бы я в бой за эту красоту с кем угодно, хоть с этим красавцем, что справа от меня? Не исполняю ли я роль известной лисицы перед неким виноградом? Грустно.

Кстати, взглянув на Валеру, замечаю и на его лице ту же напряженность, что у Людмилы, и тут только догадываюсь, что приглашен не на прогулку, а на разговор, и предположение оправдывается немедленно. Глохнет мотор, и вся синь людмилиных глаз обращена на меня, а Валера прикашливает сбоку не то деловито, не то смущенно.

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю Людмилу, помогая ей. И тут же благодарный взмах ресниц.

— Знаете, я рассказала Валере о вас, ну, что вы прошлый раз… какая у вас жизнь была и вообще…

Я принужденно хмурюсь и озабочен единственно тем, чтобы не покраснеть. Стыд за дурацкую исповедь просто душит меня, я даже будто глохну от стыда и оттого плохо слышу Людмилу.

— Мы с Валерой решили, что, кроме вас, нам никто помочь не может. И полно вроде друзей, а довериться сейчас никому не можем.

— В чем дело-то? — спрашиваю с нарочитым спокойствием и даже небрежностью.

— У мамы плохо… Ну, в общем, и у нас тоже… Дом опечатали, машину забрали, катер только успели сплавить… Но не в этом дело… Есть шанс ей помочь, ну, маме, то есть… Валерка, может, ты?..

Конечно, Валера наверняка более толково может объяснить суть, но мне все же хочется, чтобы говорила Людмила, и я торопливо пресекаю Балерину готовность вступить в разговор.

— Если я могу быть полезен… если вы так считаете, то говорите просто и ясно, что нужно сделать.

Интересно, а что я могу сделать? По-моему, решительно ничего. А жаль. Но пусть говорит, а вдруг…

Людмила колеблется и при этом пристально смотрит мне в глаза, в ее взгляде что-то незнакомое мне, возможно, я впервые вижу ее такой серьезной, да и что, собственно, я о ней знаю, как о человеке? Наверное, потому я немного взволнован и разговора жду, как радость.

— Понимаете, маме могут дать условно, это же почти свобода… Нужно сдать деньги…

— Деньги! — восклицаю я в отчаянии. — Да я их даже украсть не умею, не только иметь!

Моя реплика приводит Людмилу в замешательство, она оглядывается на Валеру, у него почему-то улыбка на лице, и почему-то Людмила в ярости от этой улыбки. Между ними в пару секунд разыгрывается непонятная мне пантомима, но все это только на секунды.

— Вы не поняли. Конечно, не о ваших деньгах речь. Сдать нужно полмиллиона…

— Сколько? — переспрашиваю, охрипнув.

— Они есть, эти деньги, — торопливо поясняет Людмила, — есть в одном месте… И если их сдать следствию, то маму практически выпустят.

Я все еще полностью не пришел в себя от суммы, но с сомнением качаю головой.

— Что-то я не слышал, чтобы людей, оперирующих такими суммами, выпускали. Снизить срок — это еще куда ни шло…

Взгляд Людмилы тревожен. И я не хочу передавать ей фразу оперативника относительно «червонца», что определенно уготован ее матери.

— Им очень важно найти эти деньги, но они их никогда не найдут.