Женщина в окне

Я смотрю в южном направлении – по улице тащится видавшее виды такси, вслед за ним идет женщина со стаканчиком кофе в руке и голдендудлем на поводке. Часы в телефоне показывают 10:28. Как меня угораздило так рано встать?

Правильно, я забыла принять темазепам. Ну да, отключилась, не успев о нем вспомнить. От него приходишь в полубессознательное состояние, и на тебя наваливается непомерная тяжесть.

А теперь у меня в голове яркими вспышками мелькают картины вчерашнего вечера. Похоже на карусель из «Незнакомцев в поезде». Было ли это вообще? Да, мы откупорили вино Джейн, болтали без умолку, лопали шоколад. Я фотографировала, мы обсуждали наши семьи, я разложила на столе свои таблетки, мы выпили еще. Впрочем, все происходило в другом порядке.

Три бутылки вина – или их было четыре? Пусть так, я могу и больше, опыта хватает.

– Таблетки! – восклицаю я таким тоном, каким сыщик вскрикивает «Эврика!».

Моя дозировка! Помню, что вчера приняла двойную дозу. Наверное, мои проблемы – от таблеток.

«Держу пари, от них у тебя задница распухнет», – хихикала Джейн, когда я проглотила горсть, запив вином.

Голова раскалывается, руки трясутся. Я достаю спрятанный в глубине выдвижного ящика флакончик адвила, забрасываю в рот три капсулы. Срок годности кончился девять месяцев назад. Я размышляю о том, что за это время были зачаты и родились дети. Созданы целые жизни.

Потом проглатываю четвертую – на всякий случай.

А потом… Что было потом? Да, потом пришел Алистер и спрашивал про жену.

Движение за окном. Поднимаю глаза. Это доктор Миллер, он уходит на работу.

– Увидимся в четверть четвертого, – говорю я ему. – Не опаздывайте.

«Не опаздывайте» – таково было золотое правило Уэсли.

– Для некоторых людей это самые важные пятьдесят минут за всю неделю, – напомнит он мне, бывало, – так что, ради бога, чем бы вы ни занимались, не опаздывайте.

Уэсли Бриллиант. Я уже три месяца не справлялась о нем. Хватаю мышь и вхожу в «Гугл». Курсор мечется по полю поиска в ритме неровного пульса.

Вижу, Уэсли по-прежнему занимает тот же пост адъюнкта, по-прежнему публикует статьи в «Таймс» и разных отраслевых журналах. И разумеется, он по-прежнему практикует, хотя припоминаю, что его офис летом переехал в Йорквилл. Я говорю «офис», но на самом деле это всего лишь Уэсли и его секретарша Фиби вместе с ее картридером. И тем креслом-шезлонгом «Имз». Он обожает свой «Имз».

Тот «Имз», и ничего кроме. Уэсли не довелось жениться – его любовью было лекторство, детьми были пациенты.

– Не вздумайте сочувствовать бедному доктору Брилу, Фокс, – предупредил он меня.

Прекрасно помню: Центральный парк, лебеди, с шеями, изогнутыми в виде вопросительного знака, жаркий полдень в ажурной тени вязов. Уэсли только что предложил мне стать его младшим партнером по практике.

– Моя жизнь и так полна до краев, – сказал он. – Вот почему мне нужны вы или кто-то похожий на вас. Мы вместе сможем помочь многим детям.

Он был, как всегда, прав.

Я кликаю на картинки в «Гугле». Поискав, нахожу небольшую галерею снимков, не особенно новых, не особенно лестных.

– Я неважно фотографирую, – безропотно заметил он однажды. Его окутывал мутный сигарный дым. Ногти на сжимавших сигару пальцах слоились и были покрыты пятнами.

– Да уж, – согласилась я.

Он поднял колючую бровь:

– Вот скажите, правда это или нет: вы и с мужем так строги?

– Правда, но не абсолютная.

Он фыркнул.

– Абсолютной правды не бывает, – сказал он. – Либо правда, либо ложь. Либо реально, либо нет.

– Истинная правда, – откликнулась я.

Глава 21

– Угадай кто, – говорит Эд.

Я ерзаю в кресле.

– Это моя реплика.

– У тебя ужасный голос, бездельница.

– Голос и самочувствие.

– Тебе плохо?

– Было, – отвечаю я.

Понимаю, что не следует говорить ему о вчерашнем, но я слишком слаба. И мне хочется быть честной с Эдом. Он этого заслуживает.

Он недоволен.

– Нельзя этого делать, Анна. Хотя бы воздерживайся, когда принимаешь лекарства.

– Знаю.

Я уже жалею, что сказала.

– Нет, правда.

– Знаю, – повторяю я.

Когда он заговаривает вновь, голос звучит мягче.

– Последнее время у тебя было много посетителей, – говорит он. – Много соблазнов. – Он на время умолкает. – Может быть, эти люди с той стороны сквера…

– Расселы.

– …может быть, они на время оставят тебя в покое?

– Не сомневаюсь, что оставят, если только я не буду падать в обморок на улице.

– Им нет до тебя дела.

«А тебе нет дела до них». Готова поспорить, он так подумал.

– Что говорит доктор Филдинг? – продолжает он.

Начинаю догадываться, что Эд всегда задает этот вопрос, когда растерян.

– Его больше интересуют мои отношения с вами.

– Со мной?

– С вами обоими.

– А-а.

– Эд, я скучаю по тебе.

Я не собиралась этого говорить – даже не понимала, что думаю об этом. Неотфильтрованное подсознание.

– Прости – это во мне говорит ид[14], – объясняю я.

Он молчит.

– Ну а теперь говорит Эд, – наконец произносит он.

Мне этого тоже не хватает – его глупых каламбуров. Он, бывало, говорил мне, что я вставляю свое имя Анна в слово «психо-анна-литик».

«Это ужасно!» – давилась я от смеха. «Тебе же это нравится», – отвечал он, и мне действительно нравилось.