Женщина в окне

Я встала, нажала на кнопку громкой связи. Выбросила руку в воздух. Ничего.

Обошла машину вокруг, увязая в снегу. Набрала снова. И снова. Четыре раза, восемь раз, тринадцать раз. Я уже потеряла счет.

Ничего.

Ничего.

Ничего.

Я пронзительно закричала. Вопль вырвался у меня из глотки, раздробил ночь на ледяные осколки. Эхо стайкой умчалось вдаль и пропало. От крика стало жечь язык, и мой голос иссяк.

Я резко повернулась, у меня закружилась голова. Швырнула телефон на землю. Он утонул в снегу. Я подняла его и забросила дальше. Меня начала душить паника, и я ринулась вперед, барахтаясь в снегу. Схватила телефон, снова набрала номер.

Ничего.

Вернулась к Оливии и Эду. Они неподвижно лежали рядом, ярко освещенные луной.

К горлу подступили рыдания, я задыхалась. Колени у меня подогнулись, как лезвие складного ножа. Я медленно опустилась на землю и улеглась между мужем и дочерью. Я плакала.

Я проснулась, сжимая в холодных посиневших пальцах телефон. 00:58. Аккумулятор сел, осталось лишь одиннадцать процентов. Не имеет значения, решила я, все равно не дозвониться до службы спасения, никуда не дозвониться.

Все же я попыталась. Не вышло.

Я повернула голову налево, потом направо – с обеих сторон от меня еле слышно дышали Эд и Ливви. Лицо Эда в запекшейся крови, к щекам Оливии прилипли пряди. Я положила ладонь ей на лоб. Холодный. Не лучше было бы остаться в машине? Но что, если… я не знала – что, если она покатится? Что, если взорвется?

Я села. Потом встала. Посмотрела на громаду машины. Обвела взглядом небо – полная луна, сонмище звезд. Медленно повернулась к горе.

Приближаясь к ней, я размахивала телефоном, держа его перед собой, как волшебную палочку. Поднесла палец к экрану, включила фонарик. Яркий свет, крошечная звездочка у меня в руке.

Освещенная поверхность скалы была абсолютно ровной. Не за что ухватиться пальцами, не за что уцепиться ногтями, ни растения или ветки, ни выступа – каменистая осыпь, неприступная стена. Я обошла маленькую площадку, на которую упал внедорожник, исследовала каждый дюйм. Направила луч фонарика вверх, и ночь поглотила его.

Ничего. Все превратилось в ничто.

Десять процентов мощности. 01:11.

В детстве я любила созвездия, изучала их, летними вечерами на заднем дворе разрисовывала небесными картами целые рулоны оберточной бумаги. Вокруг сонные васильки, под локтями мягкая трава. Теперь созвездия проходили парадом у меня над головой – блещущие в зимней ночи герои: яркий Орион, скачущий за ним Большой Пес, Плеяды, рассыпавшиеся драгоценными камнями вдоль плеча Тельца. Близнецы. Персей. Кит.

Искаженным голосом, как заклинание, я бормотала их имена Ливви и Эду, чьи головы привалились к моей груди, поднимаясь и опускаясь в такт моему дыханию. Я гладила их волосы, губы, щеки.

Все эти звезды излучали холод. Мы дрожали под ними. Мы впали в забытье. В 04:43 я очнулась. Оглядела обоих – сначала Оливию, потом Эда. Я насыпала ему на лицо горсть снега. Он даже не вздрогнул. Потом потерла снегом кожу, чтобы стереть кровь, он дернулся.

– Эд, – тронув его за плечо, позвала я.

Никакой реакции. Я снова проверила его пульс. Он участился и стал еще слабее.

У меня сводило живот от голода. Я вспомнила, что мы так и не поужинали. Должно быть, Ливви и Эд тоже голодны.

Я нырнула в машину. Свет приборной панели померк и еле мигал. Вот он, рюкзак с сэндвичами и пакетами с соком. Едва я успела схватить его, как панель совсем погасла.

Оказавшись снаружи, я сняла с сэндвича целлофан. Порыв ветра подхватил его, и я смотрела, как он уплывает вверх, как паутинка, как блуждающий огонек. Отломив кусочек хлеба, я поднесла его к губам Оливии.

– Эй, – пробормотала я, щекоча ее щеку пальцами, и она открыла глаза. – Съешь, – предложила я, засовывая хлеб ей в рот.

Ее губы раскрылись, хлеб исчез там, как тонущий пловец. Я вставила соломинку в пакет с соком. Сок запузырился и тонкой струйкой потек на снег. Я подсунула руку под голову Оливии и, приподняв ее лицо, сдавила пакет. Она стала пить крошечными глотками. Через несколько мгновений ее голова свесилась мне на руку, а глаза закрылись. Я осторожно опустила ее на землю.

Следующий – Эд.

Я встала рядом с ним на колени, но он не желал открывать ни рот, ни глаза. Я постукивала кусочком хлеба по его губам, гладила щеку, словно это могло разжать ему челюсти, но Эд не шевелился. Меня охватила паника. Я наклонилась к его лицу. Кожу обдало теплом дыхания, слабого, но ровного. Я с облегчением вздохнула.

Если он не в состоянии что-то съесть, то уж пить-то наверняка может. Я потерла его пересохшие губы снегом, потом засунула ему в рот соломинку. Сомкнула пальцы вокруг пакета. Сок потек по подбородку Эда, щетина стала мокрой.

– Давай, – упрашивала я, но жидкость текла мимо рта.

Я вынула соломинку и положила Эду на губы, на язык крупинки снега. Пусть смочит ему горло.

Потом уселась на снег, потянула сок из соломинки. Слишком сладкий. Тем не менее я осушила пакет.

Из машины я достала мешок, набитый пуховиками и лыжными штанами. Вынула их, укрыла Ливви и Эда.

Взглянула на небо. Оно было непостижимо огромным.