Женщина в озере

— Наша новая тюрьма вам понравится! — сказал он.

— А какое обвинение вы мне собираетесь предъявить?

Он минуту подумал, продолжая править машиной осторожно, даже почти элегантно. Одновременно он наблюдал в зеркало за Конни, следовавшим за нами в «крайслере».

— Превышение скорости, — сказал он, — отказ остановиться. И прежде всего 10.

«10» на языке полицейских означает «тяжелое опьянение».

— А может быть, лучше так: удар кулаком в живот, ногой в плечо, принуждение под угрозой избиения к питью виски, угроза оружием и удар резиновой дубинкой безоружного человека?

— Бросьте вы болтать, — сказал он с досадой. — Думаете, я не мог бы найти себе занятия поприятнее?

— Я считал, что этот город когда-то очистили от дерьма и что приличный человек может показаться на улице без пулезащитного жилета.

— Очистить-то его очистили, но, видно, недостаточно тщательно. Иначе здесь не кишело бы охотниками за грязными долларами.

— Такие слова могут вам стоить нашивок, — заметил я. Он засмеялся.

— Черт бы побрал их всех!

Для него это происшествие казалось исчерпанным. Оно ничего для него не значило. Было будничным и естественным. Он даже не испытывал ни малейших угрызений совести.

Глава 26

Камера была новая, с иголочки. Серая краска стальных стен я двери еще сохранила первозданную свежесть, лишь в двух-трех местах виднелись следы от выплюнутой табачной жвачки. Лампа была вделана в потолок и прикрыта массивным колпаком из армированного стекла. Вдоль одной стены стояла двухэтажная койка. Наверху, завернувшись в темно-серое одеяло, храпел какой-то человек. Поскольку мой сокамерник улегся спать так рано, от него не исходил запах виски или джина и, помимо всего прочего, он избрал себе верхнее место, было ясно, что это завсегдатай.

Я уселся на нижнюю постель. Они ощупали меня в поисках оружия, но карманов не выворачивали. Я достал сигарету и стал массировать распухшее колено. Боль распространилась до лодыжки. Виски, которым пропиталась верхняя часть пиджака, издавал отвратительный запах. Я подтянул вверх ткань и вдувал в нее дым от сигареты. Но дым, не задерживаясь, поднимался к светлому четырехугольнику из стекла на потолке. В тюрьме было очень тихо. Где-то, очень далеко, визгливо кричала женщина, но это было, по-видимому, в другом крыле здания. Здесь же было тихо, как в церкви.

Женщина кричала изо всех сил. Это был тонкий, высокий, какой-то ненатуральный звук, похожий на вой койотов в лунную ночь. Через некоторое время она замолчала.

Я выкурил две сигареты и бросил окурки в стоявший в углу унитаз. Сосед надо мной продолжал храпеть. Лицо его было накрыто. Был виден только клок влажных жирных волос, выглядывавших из-под края одеяла. Он лежал на животе и спал непробудным сном. Этот человек явно был крепкой породы.

Я сидел на койке с жестким тонким матрасом на стальных пружинах. На ней лежали два аккуратно сложенных одеяла. Неплохая тюрьма, действительно. Она располагалась на двенадцатом этаже нового здания ратуши. Милая ратуша, действительно. И милый городок, этот Бэй-Сити. Ведь живут же в нем люди, которые находят жизнь прелестной. Если бы я здесь жил, я бы, вероятно, придерживался того же мнения. Я смотрел бы на красивую синюю бухту, скалы, яхт-клуб, на тихие улицы со спокойными старыми погруженными в мечты домами, под тенистыми деревьями, и новыми домами с зелеными газонами и проволочными изгородями. Я знавал одну девушку, которая жила на Двадцать пятой улице.

Милая улица. Милая девушка. Я любил такой Бэй-Сити.

Эта девушка безусловно не задумывалась о кварталах бедноты, где в развалюхах-казармах жили негры и мексиканцы. И о портовых пивных, сгрудившихся на плоском берегу, к югу от скал, о провонявших потом танцульках, о лавочках, где курили марихуану, о жуликоватых лисьих мордах, спрятавшихся за развернутыми газетами в слишком тихих холлах гостиниц, о карманниках и сутенерах, о пьяных матросах и спекулянтах, о сводницах и проститутках.

Я подошел к двери камеры. В коридоре никого не было. Коридор был сумрачен и молчалив. Жизнь здесь не била ключом.

Посмотрел на часы. Девять пятьдесят четыре. Время идти домой, надевать домашние туфли и садиться за шахматы. Время для стакана славного прохладного напитка и долгой уютной трубки. Время положить ноги на стул, сидеть тихо и ни о чем не думать. Время, позевывая, полистать журнал. Время быть человеком — отцом семейства, хозяином своего дома, у которого нет никакого другого дела, кроме наслаждения ночным воздухом, кроме отдыха перед завтрашним трудовым днем.

Служащий в серо-синей тюремной форме шел вдоль камер, посматривая на номера. Он остановился перед моей камерой, отпер дверь и посмотрел на меня с тем жестким выражением, которое они здесь обязаны сохранять на лице всегда, всегда и всегда: «Я из полиции, дружок, Я парень крепкий. Смотри-ка, браток, а то мы тебя так отделаем, что забудешь, мужчина ты или баба. А ну-ка, выкладывай, браток, выкладывай всю правду, выкладывай, выкладывай, не забывай, что мы парни крепкие. Мы из полиции, а с такими бродягами, как ты, мы делаем, что захотим».

— Выходи, — сказал он.