Женщина в зеленом дождевике

Я забрел в проулок, где возвышался широкими стенами храм без куполов. К выпуклой абсидной стене был прикреплен деревянный щит с надписью «Клуб», а ниже висел размокший лист бумаги с расплывшимися буквами: «Лекция для родителей». Попав через высокую, тяжелую, кованную железом дверь в прохладное помещение, я отворил вторую и оказался в освещенном зале со сценой. В жестких деревянных креслах сидело семьдесят-восемьдесят девушек, по одежде легко догадаться, что это студентки местного педагогического училища. На сцене в строгом сером пиджаке пожилая важная дама неторопливыми движениями брала с трибуны книгу, открывала ее и громко читала цитату, потом растолковывала смысл. Было тихо, но председательствующий мужчина с широкой лысиной периодически позванивал карандашом по графину, призывая к тишине.

Когда лектор смолкла, отпила несколько глотков воды из стакана, председательствующий попросил студентов задавать вопросы. Из пятого ряда поднялась женщина в зеленом дождевике, она вскинула голову, заговорила дерзко, звонко, убежденно:

— У детей врожденный дар художественного слова, они от рождения гении, все без исключения, кроме больных… Лектор признает только детскую память, которую нужно нафаршировывать…

По рядам пролетел гул недоумения, на какое-то время зал замер, но вот председательствующий звякнул карандашом по графину, намекнув, что столь грубая реакция на лекцию уважаемой в городе преподавательницы неуместна.

— Миллионы лет наше сознание начиняется желаниями, мыслями, ожиданиями. Мы от предков получили не только задатки, но немало наследственных, врожденных мыслей, которые можно выявить.

— Чего вы хотите? — нетерпеливо перебил ее председательствующий, он выбросил руку вперед и вправо, в сторону, где стояла женщина в дождевике. — Назовите хоть свою фамилию…

Студентки, стайками грудившиеся в рядах кресел, повернули головы на возмутительницу порядка, кто-то шикнул. Заскрипели кресла. В зале усилился шум. Дама-лектор вдруг замахала рукой в воздухе и необычайно крикливо выпалила:

— Все это чепуха! Вы пример приведите!

— Все сто двадцать учеников нашей школы — поэты! Это вам доказательство?

— Какой школы?

— Где эта школа? — оживился зал.

Ответ потонул в гуле недоверия. Над женщиной в зеленом дождевике засмеялись. Раздался свист. Студенческая аудитория защищала своего педагога, издевалась над неправдоподобными заявлениями невесть откуда явившейся скандалистки. А та уже заспешила между кресел к проходу. Окинув зал взглядом, она посмотрела на меня испытующе и быстро вышла за дверь. Возбужденный зал провожал ее хохотом, воплями и язвительными репликами. Я неспешно встал и последовал за вышедшей из клуба.

На улице шел дождь. Было пасмурно. Незнакомка, набросив на голову капюшон дождевика, стояла на деревянном тротуаре, дожидаясь меня. Высокая, в кирзовых сапогах, с тяжелой сумкой на ремне через плечо. Я подошел к ней и, назвав свое имя, признался, что покорен ее дерзостью.

— Ах, ерунда! — обнажив в полуулыбке два широких передних зуба, она поморщилась. Это была миловидная женщина. — Не хотят даже слушать!.. А вас я узнала!

Когда много ездишь, смотришь в лица, то кажется, что люди тебе уже знакомы, что ты их где-то встречал.

— Узнали? — удивился я. — Как вас зовут?

— Култукова Елена Васильевна, директор школы-восьмилетки, учительница.

— Елена Григорьевна? — переспросил я.

Лицо ее преобразилось:

— Нет, Васильевна! Вы меня не забыли? — Из больших глаз брызнули слезы, она отвернулась. — Вас я сразу узнала. Сижу и прямо кожей ощущаю в зале доброго человека, почти друга.

Мы медленно пошли по тротуару, завернули за угол дома, где за сломанным забором начинался парк с полуоборванными ветром деревьями, с желтыми листьями на аллеях. Присев на мокрую скамью, она заговорила бойко:

— Я нашла в Усть-Баргузине могилу родной мамы. Мама умерла при родах в сорок пятом. Отец Василий Петрович был военным летчиком, он погиб в последние дни войны, его сбили над Берлином.

— А где же Култуковы, Григорий Ефимович и Анна Ивановна?

— Анна Ивановна… мама… она уже умерла. Папа Гриша в Слюдянке, пенсионер. Я так виновата перед ними. И перед педагогами школы тоже. Вы слыхали о шестом чувстве? Все о нем говорят. Но у большинства людей оно давно атрофировалось, а я с помощью его вижу, как тот или иной человек идет в мою сторону за зданиями домов…

— О каких врожденных мыслях вы говорили сейчас в клубе? — заспешил я сменить тему разговора, отвлечь женщину от мрачных дум.

— А-а, — неопределенно поморщилась; лицо ее оставалось грустным. Случайно забрела на эту лекцию. Сама не знаю, зачем я здесь. Приехала в город проводить Васю Лемешева. Помните его? Наш сосед. Такой крепенький был пацанчик. — Она изобразила руками его фигуру. — Теперь летчик, служит в Германии, зовет меня, а мне школу бросать жалко, да и я была замужем, есть ребенок… Мужа моего вы тоже знали мальчишкой, Алексей Аввакумов. Хулиганистый, вечно в отцовской тельняшке щеголял. Я и вышла-то за него замуж из сострадания, очень он меня любил…

— Чего вы с ним не поделили? — попытался я подбодрить ее веселым тоном.