Женщина в зеркале

Акушерка подошла ко мне с доброй улыбкой.

Тетя Виви погладила меня по лбу.

— Куда он уходит, тетя Виви?

— Понятия не имею.

— Это странно, не правда ли?

— Ничего странного.

В ее голосе сквозило сомнение. Она тоже плохо понимала действия врача. Перебрав в уме различные соображения, она склонилась надо мной:

— Ханна, милочка, если его не окажется рядом во время последних схваток, тем хуже для него. Женщины веками рожали без врачей. Не бойтесь.

Спустя полчаса доктор Тейтельман вновь появился в сопровождении долговязого молодого человека с жидкой бородкой.

— Ханна, позвольте вам представить доктора Никита.

Я вся напряглась.

— Что? Вы хотите сделать кесарево сечение?

Тейтельман смущенно кашлянул:

— Я просто хочу, чтобы мой коллега помогал мне при этих родах, потому что…

— Потому что — что? — завопила я.

Он не ответил. Виви подлетела к нему и вцепилась в воротник:

— Что происходит с моей племянницей?

Тейтельман покраснел, высвободился, поправил галстук — при этом его кадык дернулся — и гневно посмотрел на тетю Виви:

— Мой коллега как раз и поможет мне это понять.

Тут Тейтельман и Никиш принялись меня осматривать в самых интимных местах. Прощупывая меня, они обменивались друг с другом никому не понятными репликами.

Наконец Тейтельман попросил меня снова начать тужиться.

— Ага, наконец-то! — воскликнула тетя Виви, возмущенная их поведением.

Я опять попыталась вытолкнуть ребенка. Потекли воды и кровь.

Затем оба попросили меня остановиться, «чтобы передохнуть».

Пока я переводила дух, они уединились на совещание за оконными шторами.

Никиш вернулся и открыл чемоданчик.

— Что вы хотите делать?

— Доверьтесь нам, сударыня.

— Кесарево сечение?

— Умоляю вас. Вы можете нам доверять, вам не будет больно.

Я чуть не позвала на помощь Франца. Но передумала. Если такова моя судьба и мне разрежут живот, чтобы высвободить ребенка, я должна принять ее. Пусть я не выживу!

Доктор Никиш приблизился ко мне с куском ткани, смоченным какой-то жидкостью.

Я только успела шепнуть тете Виви:

— Скажите Францу, что я люблю его.

Влажная ткань залепила мне ноздри, я почувствовала резкий запах, огромное облегчение и потеряла сознание.

Когда я открыла глаза, я была одна в чистой, прибранной спальне. Моим первым желанием было нащупать рядом ребенка. Его не было. Вторым — прислушаться к боли в животе, но тут я также ничего не ощутила. Потихоньку я скользнула рукой под рубашку, готовая закричать: я обнаружила плоский живот, и никакой боли, повязок и шрамов.

Значит, у меня получилось родить ребенка нормально?

Я плакала от радости. Какое-то время я только и делала, что плакала, теплыми, благодарными слезами.

Потом я перестала плакать и с нетерпением стала прислушиваться к доносившимся звукам. Может быть, ребенок голоден? Или он спит? Где его поместили в доме? Девочка или мальчик? Я позвала мужа. Услышав собственный голос, я поняла, что он слишком слаб и не слышен за дверью.

Тогда я стала ждать. Временами я дремала.

Спустя несколько минут — или часов, я не могла понять — появился Франц.

По его сгорбленной спине и посеревшему лицу я поняла, что случилось несчастье.

— Ты проснулась, дорогая? — Голос у него был совершенно бесцветный.

— Франц, где ребенок?

Он присел на краешек постели и взял меня за руку:

— Ты должна быть сильной: он умер.

Молчание.

Не было даже слез. Только резкая боль. Кинжал вонзился мне в сердце. Привкус тошноты наполнил рот. Мне тоже хотелось умереть. Умереть, чтобы избежать страдания. Умереть, чтобы не чувствовать ненависти, поднимавшейся во мне.

Когда я смогла говорить, я спросила у Франца, где тело нашего младенца. Он ответил, что доктор Тейтельман унес его, обернув в пеленки. Он отказался показать его Францу, который этого потребовал.

— Избавьте себя от этого, мой друг. Ваше горе будет легче.

Вот так-то, Гретхен. Я думала, что достигла предела отчаяния. Не тут-то было. Худшее еще предстояло.

Возможно ли такое? Тебе трудно будет читать то, что последует дальше. Так же трудно, как мне — писать. Но все же я дойду до конца моего рассказа. Как Мария Стюарт до эшафота.

В тот же день под вечер вошел доктор Тейтельман.

Я была одна. Я больше ни о чем не думала, не стонала, ничего не чувствовала. Опустошенная, я лежала среди подушек.

Он придвинул стул к моей кровати и тяжело опустился на него.

Он медлил начать разговор. С чувством, что я прошла через ад, желая облегчить ему задачу, я сказала:

— Я все знаю, доктор. Франц мне рассказал, что случилось.

Он оглядел комнату, как бы ища свидетелей, облизал пересохшие губы, сглотнул слюну и безучастным тоном произнес:

— Господин фон Вальдберг мог повторить вам только то, что я ему сказал.

— Что-что?

— Я счел, что лучше предложить ему официальную версию — версию приемлемую, которая вызовет сочувствие к вам и не возбудит подозрений.

Я молчала. Я чувствовала, что сейчас последует страшный удар.

Я ждала его.

Тейтельман выпрямился, протер очки, вздохнул, потом смерил меня строгим взглядом:

— В простынях, которые я вынес отсюда, не было ничего. Вы не носили никакого ребенка у себя в животе, Ханна, одну только воду. Вы не были беременны.

Твоя Ханна

15