Женщина в зеркале

Выйти было невозможно, поскольку тяжелые ворота запирались на ночь, чтобы обеспечить безопасность женщин. Она отмела мысль о том, чтобы поднять на ноги охрану: ее высмеют, когда она станет объяснять, что вместе с гусями, белками и сороками почуяла неясную беду. Тогда она решила забраться на каменную стену. Как только ей это удалось, она заметила вдалеке красное свечение. Над горизонтом поднималось пламя, и его языки озаряли небо. Она услышала женские крики, бьющие в набат колокола и — живей, живей! — мужчин, передающих друг другу ведра с водой. Она определила, в каком квартале случилось несчастье, и в две секунды поняла, в чем дело: раз интуиция вытащила ее из постели, значит речь идет о доме тети Годельевы. Она тут же спрыгнула со стены по другую сторону монастырской ограды, вошла в холодную воду, поплыла, добралась до берега, а там, не теряя времени на то, чтобы отжать одежду, бросилась бежать по темным улицам города. По пути к месту пожара она видела людей, покинувших свои постели и спешивших на помощь. Когда в городе загорался дом, огонь перекидывался на соседние здания. Если срочно не начать действовать, может выгореть целый квартал. Подбежав к пылающему дому, девушка поняла, что, к несчастью, была права: жилище Годельевы обратилось в огненный факел. Она поспешила к соседям:

— Где моя тетя? Где кузины?

Ее успокоили:

— Они гостят у вашей бабушки Франциски в Сент-Адре.

— Вы уверены?

— Да… Годельева обещала по возвращении принести нам свежих яиц.

Анна вздохнула с облегчением. Однако на душе не стало спокойнее. Почему ей тревожно?

Какая-то соседка бросилась к ним:

— А ведь я помню, что Годельева уходила только с двумя девочками. А вы?

— Послушай, теперь, когда ты так говоришь… Да. Их было только трое.

— Где же Ида? — воскликнула Анна.

В этот момент полыхнуло на втором этаже. Внезапно из окна, точно лава вулкана, с высоты двух туазов выбросилось нечто, смутно напоминавшее человеческую фигуру, и распласталось на земле. Это была Ида. Волосы и одежда на ней горели.

26

Вена, 28 марта 1907 г.

Дорогая Гретхен,

посылаю тебе с этим письмом фотографию доктора Калгари, так как для меня важно, чтобы ты представляла себе, как он выглядит. Правда, это мужчина в расцвете лет? Обожаю его темные брови и волосы, их здоровый блеск, это мне кажется гораздо более впечатляющим, словом, более мужественным, чем светло-золотистые волосы Франца. Тебе будет несложно узнать его на групповом снимке, сделанном на конгрессе психоаналитиков, все прочие вдвое его старше. В центральной группе он стоит в трех шагах позади основателя психоанализа Зигмунда Фрейда (человек со строгой бородкой, в роговых очках). Уф! Хорошо, что я прислушалась к своей интуиции и не пошла к нему! Мой доктор выглядит совсем иначе — ведь правда?

Верни мне поскорее этот снимок. Сказать по правде, я его выкрала из кабинета Калгари в его отсутствие. Даже если он ориентируется в этом хаотическом нагромождении книг, писем и досье, то, готова поспорить, он не сразу заметит пропажу. Во всяком случае, у меня есть копия, сделанная фотографом…

Так вот, мой курс продвигается. Я исследую свои лабиринты и уже чувствую себя лучше. Следует добавить, что мы с доктором Калгари составляем прекрасную команду, чем и объясняется успех лечения. С другим доктором я бы до сих пор барахталась в луже собственных воспоминаний.

К примеру, я поняла, что, совсем маленькой, я избрала тебя «символической матерью». Я тебя всегда называла кузиной именно потому, что мне было нужно выдумать, что между нами существует кровная связь, чего на самом деле не было, так как твой отец был моим законным опекуном, назначенным по завещанию. Когда ты вышла замуж, я решила, что ты меня бросила, и начала по-детски дуться на тебя, я отказывалась признать физиологические изменения, связанные с наступлением отрочества, заявляя, что никогда не выйду замуж. В действительности своей инфантильностью я хотела побудить тебя вернуться и вновь заменить мне мать.

Калгари утверждает, что меня страшат узы крови и я отказываюсь их признавать; я ему возражаю, что эти узы мне практически неведомы; мне было восемь лет, когда умерли мои родители, и на мне это совсем не сказалось. На протяжении нескольких месяцев этот ответ казался ему сомнительным. Под тем предлогом, что эта тема важна для меня, Калгари прибег к одному необычному способу: к гипнозу.