Женщина в жизни великих и знаменитых людей

На следующий день, как сказано, состоялась церковная церемония, которая по роскоши и великолепию превзошла все виденное Парижем со времени Наполеона I. Около половины двенадцатого Евгения отправилась в Тюльрийский дворец. Слева от нее сидела мать. Красота невесты еще более выступала и бросалась в глаза, благодаря элегантному туалету. Этот туалет был свадебным подарком города Люттиха[136] и представлял белое бархатное платье с драгоценною накидкою из кружев, в которых были вытканы фиалки. Талия охватывалась бриллиантовым поясом, а на голове красовалась та же диадема, которую Мария-Луиза носила в день свадьбы. К диадеме была прикреплена кружевная фата и венок из оранжевых цветов. Вся в кружевах, осыпанная бриллиантами и опираясь на руку императора, вышла Евгения в предшествии архиепископа и всего духовенства из собора. Это было начало длинного пути, усеянного розами и терниями, пути, который вел к трону, а от него — в изгнание, к безвестности, тоске и одиночеству…

Мы не будем останавливаться подробно на всех моментах сложной драмы, в которой приняли почти одинаковое участие Наполеон и Евгения. Почти все царствование представляло сплошной ряд празднеств. Тюльрийский дворец, теперь уже снесенный, представлял много несообразностей в смысле архитектуры, но он удовлетворял требованиям царственной четы и в стенах его почти никогда не прекращались веселый смех и звуки музыки. Посреди этого странного здания красовалась большая открытая лестница, которая вела к приемным покоям и которой король-гражданин Людовик-Филипп был до того доволен, что не стеснялся спрашивать близких друзей: «Не восторгались ли вы уже моей лестницей?». Когда Наполеон III сделал Тюльрийский дворец своею резиденцией, на каждой ступеньке этой лестницы в приемные вечера возвышалась колоссальная фигура гвардейца императорской. лейб-гвардии. Император проводил в этом дворце с императрицей всю зиму и часть весны. Празднества, обеды, концерты, балы, спектакли — все это сменяло одно другое с головокружительной быстротой. Понедельники были посвящены семейным журфиксам, на которых всегда появлялась вся корсиканская родня, все эти Рокавиджине, Габриелли, Примоли, Бачоки. Тут же бывали и красивый молодой принц Боргезе, который с особенной любовью показывал друзьям в саду виллы, носящей его имя, статую Евгении.

Когда наследному принцу Лулу исполнилось 12 лет, и его стали привлекать к этим семейным понедельникам. Бедному Лулу они были только в тягость и он на них очень скучал. На его счастье, вечера эти продолжались недолго, таки как, несмотря на большое расположение к кулинарному искусству, Наполеон долго сидеть за столом не любил и через час обыкновенно удалялся в курительную комнату. Императрица же оставалась. И Наполеон, и Евгения мало понимали в музыке; но так как монархи везде и всегда оказывали покровительство искусству, то на понедельниках в Тюльрийском дворце появлялись обыкновенно всевозможные знаменитости в области музыкального искусства, как Патти, Карвальо, тенор Капуль. С последними случился однажды на журфиксе у Наполеона маленький инцидент. Обладая великолепными голосом, этот тенор думал, что он неотразим для дам. Действительно, дамы были от него без ума. Однажды после только что спетой арии императрица Евгения начала осыпать его любезностями. В сознании своей неотразимости над женщинами зазнавшийся тенор начал самодовольно покручивать усы одной рукой, в то время как другая глубоко ушла в карман панталон. Адъютант императора, желая дать ему понять, как неуместно его поведение, сказал ему:

— Вы так робки, голубчик! Пожалуйста, ее стесняйтесь!

Добрый Капуль улыбнулся. Слова адъютанта он принял за чистую нонету. Сам император при виде манер Капуля сделался нервным и, обращаясь к одной белокурой маркизе, с которою, как говорили, находился в близких отношениях, спросил:

— А вы, маркиза, выносите Капуля?

— Да, ваше величество, но только как певца.

Так текла жизнь в Тюльрийском дворце. Балы сменялись балами. Лучшие представители общества приносили туда все свои богатства, весь свой ум, удачные словечки, остроты. Этикет был строгий в противоположность эпохе короля-гражданина Людовика-Филиппа, когда на паркете тех же зал оставались после балов следы грязи, которую приносили с собою на сапогах гости, приходившие во дворец с зонтиками в руках. Мужчины должны были всегда являться в узких панталонах из белого кашемира, белых шелковых чулках, ботинках с заостренными носами и черных фраках. Военные, конечно, были в мундирах. Все кружилось, смеялось, шутило. Все чуяли, что Франция возвращается в великому прошлому, у которого, увы, не было будущего.