Чтобы успокоиться, иду через гостиную. Она отделана только наполовину, но обои приятные, на окнах шторы, на подоконнике цветы – в таком уюте, ничем не напоминающем дом с газетной фотографии, мы могли бы жить счастливо. И все-таки краем глаза вижу на свежеокрашенной стене еле заметные черточки-отметки, и они не дают забыть ни газетной статьи, ни фотографий. Знаю: под обоями в бабочках, под слоями старой краски и грунтовки прячутся следы, которые многое могут рассказать о семье Эванс.
Глава 12
Миа слоняется по кухне. Она бесцельно распахивает и снова захлопывает дверцу холодильника, снимает крышку с коробки с печеньем и, не взяв ни одного, опять закрывает жестянку. Утром, поднимая на второй этаж два картонных ящика, я почувствовала из комнаты дочери запах сигарет. В старом доме она украшала стены фотографиями – и своими, и подружек, – а сегодня я обнаружила почти все это в мусорной корзине. Миа выглядит измученной, а мешковатый школьный джемпер только подчеркивает ее худобу.
– Откуда это? – спрашивает девочка, доставая из холодильника остатки пирога.
– Знак местного гостеприимства от одной подруги.
– От подруги? – удивляется Миа и отщипывает кусочек бисквита.
– Ну да. Ее зовут Анна. Как-то познакомились в городе. Работает в кафе, иногда встречаемся за чашкой кофе. – Подвигаю к дочери тарелку. – Сегодня нужно доесть. Возьми еще кусочек.
Миа кривится и отрицательно качает головой.
– Как дела в школе?
Дочь смотрит на меня странным пустым взглядом – без тени улыбки, угрюмо, даже как-то враждебно.
– Ты о чем? – голос Миа звучит глухо.
– Подружилась с кем-нибудь? – спрашиваю, и самой становится неловко от такого вопроса.
Можно подумать, что обращаюсь к пятилетнему ребенку.
Она хмурится и, похоже, готова наброситься на меня с оскорблениями. Внезапно лицо дочери озаряется какой-то новой, незнакомой улыбкой.
– Подружилась? Да, подружилась тут с одним. Только пирогом он меня не угощал.
Хочу о многом расспросить дочь, но сдерживаюсь.
– Хорошо, что нашла себе друзей, а то я волновалась.
– Понятно, волновалась. – Миа фыркает и берет из миски яблоко.
– А что в этом удивительного? Я хотела, чтобы в этом городе вам с братом жилось счастливо. Ты хорошо спала? Выглядишь усталой.
Дочь откладывает надкушенный плод.
– Мне все время снятся страшные сны.
Вспоминаю, что этой ночью приснилось мне: чьи-то кости под полом, брызги крови на стенах.
– Все еще снятся? А про что?
Миа пожимает плечами.
– Про этот дом. И про людей, которых здесь убили. Ночью в шуме моря мне слышится какой-то шепот. – Вздрагиваю. Руки дочери тоже покрываются гусиной кожей. – Вчера ночью папа сказал…
– Папа? – вырывается у меня от неожиданности.
Дочь снова берет яблоко, катает его в ладонях.
– Наверное, я кричала во сне, а он услышал и пришел.
– В твою комнату?
– Проверить, все ли в порядке, – говорит девочка, глядя исподлобья. – Сказал, что мы можем поменяться спальнями, потому что у вас не так слышно море.
Однако утром ни о кошмарах дочери, ни об обмене комнатами Патрик даже словом не обмолвился.
– Ну да, можем перебраться в выходные. Слушай, если тебе опять приснится страшный сон, разбуди меня. Договорились? Посидим, выпьем по чашке горячего шоколада. А папа пусть спит.
Миа роняет яблоко, и оно с глухим стуком падает на пол.
– Только, пожалуйста… Забудь про это, – говорит она и, хлопнув дверью, выбегает из кухни.