Женщины да Винчи

Костя наклонился и коснулся губами Белкиных губ. Не поцеловал, а коснулся только, будто боялся, что она отстранится, отшатнется. Правда, дурак! Она обняла его и поцеловала очень крепко.

Ей все равно, что будет дальше, почему он не приезжал, почему приехал сейчас, – она без него жить не может, и если он ей дан на одну только эту минуту, когда она чувствует его губы, прохладные, как после сгрызенной сосульки, то эту единственную минуту она и будет жить в полную силу.

– Почему ты думаешь, что ты дурак? – спросила Белка, еще не отдышавшись после поцелуя.

– Нельзя было придавать решающее значение стечению обстоятельств. И уж точно незачем было считать его знаком судьбы.

– Какому стечению?

– Когда я выехал из деревни, началась метель. Телефон работать перестал, я стоял в сугробе между деревней и шоссе и думал, дождешься ты меня после всего этого или нет.

Что-то Белка такое читала про метель, которая чему-то помешала… Или ничему не помешала?

– Я не мог сказать Наде по телефону. – Костин голос прозвучал виновато. – Я ничего ей не обещал, но все равно это было бы непорядочно.

– А мне ты мог сказать по телефону?! – воскликнула Белка. – Я же… Я думала, ты к ней вернулся, – шмыгнув носом, пробормотала она.

– Значит, не только я дурак, а мы с тобой оба… недалекие люди. Я не могу без тебя жить, Белка, – сказал он. – Просто бессмысленно жить без тебя.

На площадке над ними открылась дверь, и мама громко произнесла:

– Белла! Может быть, вызвать полицию?

– Пойдем, – сказала Белка, хватая Костю за руку так, как будто он мог вот сейчас, сию секунду, снова раствориться в метели, которая, кажется, и не утихала с тех пор, как разлучила их так глупо. – А как ты меня нашел, кстати?

– После разоблачений Ассанжа это наивный вопрос, – ответил он. – А на тебя и интернет-правдолюбцев никаких не надо, твой адрес есть практически в открытом доступе. Телефон тоже есть, но я не мог сказать тебе все это по телефону.

Глава 8

Шереметьевский странноприимный дом сиял, как путеводная звезда.

Ну, просто подсвечен был красиво.

На окне не было занавески, и Белка видела этот корпус Склифа все время, когда не смотрела на Костю. Конечно, красивый вид из окна, хотя квартиру рядом со Склифом он снял не из-за вида, но все-таки смотреть на его лицо ей нравилось больше, чем на Шереметьевский дом.

Она и узнавала его, и не узнавала, но не потому что отвыкла, а потому что он опять был новый и непонятный. Она даже сказала ему об этом, и он удивился.

– Это ты мне кажешься непонятной, – сказал Костя. – Я растерялся, когда тебя увидел.

– Ну да! – не поверила Белка. – Вот уж каким ты не выглядел, так это растерянным. А почему ты растерялся? – тут же спросила она.

Это интересовало ее живейшим образом.

– Потому что ты оказалась очень какая-то… моя. А я не предполагал, что так может быть. Открываешь калитку, видишь лысую девицу с фингалом под глазом и торчащими ушами и понимаешь, что она твоя и все в ней как будто специально для тебя предназначено. Кто угодно растерялся бы.

– И ничего не лысую, – фыркнула Белка. – А с «ежиком». И уши ничего не торчали.

– Неважно, торчали или нет. Их вообще могло не быть.

– То-то красота была бы!

– Красота сама по себе не имеет значения.

– А Достоевский говорил, что она спасет мир.

– Он ошибался.

– Ты категоричен.

Белка провела пальцем по его губам. Откуда берется в них прохлада? А в руках откуда берется сила, даже когда они просто лежат поверх одеяла?

– Наследственность.

Он был категоричен, решителен, и то, что о расставании он должен был сказать Наде сразу же, как только понял, что оно произошло, – было частью всего этого в нем.

Белка не знала, как ко всему этому в нем относиться. Но знала, что не может воспринимать его частями – весь он был ей нужен, этот единственный мужчина, единственный, которого она не понимала. Просто – единственный мужчина.

– «Ежик» тебе шел, не обижайся, – сказал Костя. – У тебя лицо нежное, хороший контраст.

Вот опять: он, оказывается, замечает такие вещи, о которых она и предположить не могла, что они хотя бы взгляд его задерживали.

Все в нем такое – догоняешь что-то в его душе, в его мыслях, и тут же появляется новое, и снова ты бежишь за этим новым, догонишь, обнимешь, носом уткнешься, а впереди опять…

Белка обняла Костю и уткнулась носом ему под горло. Он подул ей в лоб, и от этого желание пробежало по всему ее телу. Да, ко всем его умениям следовало добавить еще и то, что он зажигает в ней желание одним своим дуновением.

Костя откинул одеяло, и они стали обниматься без помех. Голые люди на голой земле. Хоть и на кровати, конечно.

Как хранится такая первоначальность? Непонятно. Годы гасят ее огонь, но он загорается снова в ответ на другой огонь, который загадочным образом становится твоим.

Белке так хорошо было в Костиных объятиях, что это невозможно было отнести только на счет телесной их тяги друг к другу. То есть она была, эта тяга, и очень она была сильна, даже жестока она к ним была, скручивая их в общий жгут сильной рукой, но все-таки она являлась всего лишь частью какого-то загадочного целого, которое их соединило.