Однако в начале 1945 г. главным источником его гнева, скорее всего, была не Элен, а недовольство своей живописью. Печальные мужчины, образы которых де Кунинг создавал в 1930-х гг., и спокойные и милые женщины начала 40-х гг. ушли. Их место заняла крайняя тревожность, проявлявшаяся как в манере живописи, так и в отношении художника к предмету своего творчества. По словам Элен, Билл как-то в шутку обвинил ее: «Пока я тебя не встретил, все мои картины были тихими и безмятежными»[780]
. Какими бы ни были причины – глубоко личными или отражающими характерный для того времени страх перед будущим, – смятение Билла четко проявлялось в каждом его мазке. Он явно бился над поиском нового направления для своего творчества. Денби говорил, что полотна Билла середины 1940-х гг. было «невозможно закончить»[781]. По словам поэта, они были необычными, но никогда не устраивали Билла. «Он постоянно выходил из себя, – вспоминала Элен, – и был в депрессии, и злился сам на себя и на свои картины»[782].Именно в тот напряженный период в мастерской Билла появилась Пегги Гуггенхайм. Она пришла взглянуть на его картины в компании Ли, Мазервелла и Клемента Гринберга, который тогда еще только делал себе имя на ниве критики. «Пегги непрерывно зевала, – вспоминала Элен, – и это привело Билла в бешенство… Он тогда работал над одной картиной и, как обычно, был страшно ею недоволен. Уже выходя из квартиры, Пегги чересчур покровительственным тоном произнесла: “Можете принести эту картину ко мне в галерею. Мне она нравится. Я бы хотела, чтобы она была на моей следующей выставке”. И Билл, в общем, мог бы, но, когда пришло время отправлять работу, не сделал этого»[783]
. Не согласился он участвовать и в другой выставке, которую организовывал Джордж Келлер на 57-й улице. «Он тогда бился со своей живописью, и все остальное его не очень-то интересовало», – вспоминал Руди Буркхардт[784]. А еще Билл с Элен голодали, что усугубляло и без того сильный стресс от жизненных тягот. Работа Элен на оборонном заводе закончилась. А значит, им приходилось выживать благодаря случайным заказам или продаже картин друзьям и знакомым. Время от времени супруги находили у себя под дверью конверт с сотней долларов. И знали, что это акт милосердия со стороны Эдвина и Руди[785].Билл и Элен экономили на всем. Когда в керосиновом обогревателе кончалось топливо, они зажигали конфорки на газовой плите, чтобы согреться. Решив, что питаться дома будет дешевле, чем в ресторане-автомате, Элен однажды даже раздобыла рецепт рагу и потратила на ингредиенты целых 15 долларов. Но потом они, страшно голодные, слопали всю кастрюлю за один присест, хоть и рассчитывали растянуть еду на несколько раз. А еще они по второму разу использовали один и то же холст и при этом представляли, что следуют по стопам самых уважаемых художников прошлого. «Мы никогда не считали себя бедными. Только оказавшимися в стесненных обстоятельствах»[786]
, – любила потом говорить Элен. Однако это было лишь очередной ее попыткой найти романтику в их многочисленных трудностях. В моменты, когда она была более честна с собой, Элен признавалась: «Кажется, эта разрушительная бедность была важнейшим компонентом нашей совместной жизни»[787].Самым действенным лекарством для них был юмор. Элен, например, коллекционировала уведомления о выселении от их домовладельца. Эти бумаги казались ей ужасно забавными. Они начинались словами «Приветствую вас», после чего следовало требование освободить помещение. Их хозяин и правда был у Кунингов частым гостем. Время от времени он колотил в их дверь кулаком и требовал оплатить аренду. А когда они не отвечали, поднимался на крышу, спускался по пожарной лестнице и стучал уже в окно с криком: «Я вас вижу, я могу вас видеть!»[788]
Супругам становилось все яснее, что одному из них придется найти постоянную работу. А пока они одалживали деньги или решали финансовые проблемы путем бартера. Билл, например, обменивал картины на визиты к доктору. Художник вызывал этим немалый гнев супруги врача, которая как-то сказала: «Неплохо бы было, если бы этот де Кунингс хотя бы иногда платил наличными… В конце концов, за кого Билл себя держит, уж не за Гогена ли?»[789]