Женщины Девятой улицы. Том 1

Всецело сфокусировавшись на взаимодействии кисти с холстом и на личности человека, который ей позировал, Элен поначалу не рассматривала свои картины в более широком контексте художественной традиции. У нее просто не было на это времени. А потом, проанализировав свое творчество, Элен была ошеломлена осознанием того, что ненамеренно участвовала в явном акте неповиновения. «Мужчины-художники всегда писали представительниц противоположного пола, – сказала она, – а я хотела писать мужчин, причем изображать их как сексуальные объекты»[1052]. Однако мужчин на портретах Элен того периода вряд ли можно воспринимать как сексуальные объекты. Обычно одетые в рубашку, галстук и брюки, они выглядели так, будто присели немного поболтать. Собственно, это было недалеко от истины: Элен, как правило, начинала сеансы живописи с непринужденного разговора, чтобы натурщик расслабился и принял максимально естественную позу[1053]. Основной идеей художницы было разрушить традиции. Так уж исторически сложилось, что женщины (за исключением разве что первой феминистки Артемизии Джентилески и Розы Бонёр) писали в основном женщин, детей и нейтральные сюжеты. Считалось неправильным, чтобы женщина находилась в студии наедине с мужчиной, играя роль доминирующей фигуры – художника, – а не музы. Женщины в прошлом часто писали портреты людей из высшего общества и придворные портреты, но опять же в большинстве случаев женщин либо детей. По общепринятому мнению, только мужчина-художник обладал достаточно мощным талантом, чтобы передать на холсте сущность другого мужчины. Элен же бросила вызов этой традиции и заявила о своем праве использовать мужчину в качестве объекта творчества. И сделала она это в манере, позволявшей отразить не только суть конкретного мужчины, который ей позировал, но и вообще статус мужчин в послевоенные годы. Позднее Элен назовет эту серию «Мужчины-гироскопы»[1054].

Элен была не первой, кто использовал вместе слова «мужчина» и «гироскоп». Впервые ссылка на них появилась в книге, имевшей такую популярность, что, по мнению многих, она изменила американское общество. Называлась эта работа «Одинокая толпа». Ее автор, социолог Дэвид Рисмен, описал существовавших в изоляции, испуганных и бессильных американских мужчин послевоенного времени. По его словам, эти бедняги угодили в вихрь революции, более фундаментальной, нежели любая другая с момента возникновения капитализма. Она состояла в переходе американского общества «из эпохи производства в эру потребления»[1055]. Мало того что этих мужчин терзала охватившая всех тревога, порожденная войной, – они еще и перестали понимать свою функцию в обществе. Прежде американские мужчины приходили в этот мир для того, чтобы работать, действовать, брать инициативу в свои руки. Но какой стала их роль в эпоху потребления, когда нужно было не производить, а покупать? Ответ прост: им следовало вписаться в ситуацию. А в этом конформизме, в попытке смешаться с остальными мужчины более не нуждались в диктующем внутреннем голосе, чтобы сохранять равновесие и нормально функционировать в обществе. Рисмен назвал его гироскопом, а другие могли бы говорить о нем как о компасе. Теперь этот диктующий голос заменили страх и беспокойство. В обществе потребления, порожденном войной, мужчина не терял равновесия только потому, что редко осмеливался заступать за определенную линию[1056]. Элен же писала мужчин, которые заинтересовали ее тем, что все же отважились это сделать. Ведь они полагались на собственные внутренние ориентиры и в их характерах сохранились гироскопы. Неудивительно, что чаще всего де Кунинг писала коллег-художников.

Билл с Элен считали квартиру на Кармин-стрит мастерской Элен и их общим домом. «Мы с Биллом придерживались своеобразного распорядка дня, – рассказывала Элен. – Нам нравилось поздно вставать, расходиться по своим мастерским и работать часов до 23. Потом мы прогуливались до 42-й улицы. Мы бродили по ней туда-сюда, потом шли в кино и выходили из кинотеатра часа в три-четыре ночи. И отправлялись домой»[1057]. Хотя все это едва ли можно считать «старомодным семейным укладом», о котором мечтал Билл, женясь на Элен, отчасти он получил то, что искал. А именно собственную мастерскую и даже жену, которая сильно любила его своим особым независимым способом[1058]. А вот нормальное питание в это уравнение никогда не входило. («Однажды я нашел в ее холодильнике яйцо. И, судя по тому, что от него осталась одна засохшая скорлупа, пролежало оно там очень-очень долго, – рассказывал сын Конрада Чарльз Фрид. – Любой продукт из холодильника Элен ты ел на свой страх и риск[1059]».) К тому времени, когда Билл обосновался на Четвертой авеню, а Элен – на Кармин-стрит, он уже окончательно сдался и привык не обращать внимания на ее полную несостоятельность в быту. Словом, Билл и Элен нашли способ продолжать существовать как пара. Они по-прежнему шагали по жизни вместе, хотя и не в ногу.