Женщины Девятой улицы. Том 1

После переезда на Кармин-стрит Билл и Элен пришлось устроить свои мастерские в разных углах квартиры. Для того чтобы работать в отдельных комнатах, места не хватило. И они обеспечили приватность, развернув мольберты в противоположные стороны. Но ни один не смог писать в такой обстановке. Билл запомнил одну арию из «Волшебной флейты» и теперь постоянно насвистывал ее, работая над картиной. (Будущий помощник Билла Эдвард Либер подчеркивал, что это была ария Царицы ночи, начинавшаяся словами «В груди моей пылает жажда мести!».) А если у него что-то не получалось, Билл носился по комнате, опрокидывая стулья, швыряя кисти, ругаясь и пиная все вокруг[1037]. К Элен у него тоже были претензии. Он говорил, что она пишет, как Горки. У них действительно был совершенно разный подход к работе. Билл работал пять минут и потом смотрел на то, что сделал, по 20 часов, по словам Элен. А та яростно наносила мазки на холст, а в какой-то момент внезапно останавливалась и тут же переходила к какому-нибудь другому занятию[1038]. Однажды Элен отпихнула Билла со своего пути и объяснила такое поведение словами: «У меня чертов дедлайн». Билл парировал: «Не поминай черта всуе в этом доме»[1039]. Короче говоря, в такой тесноте они не могли нормально общаться. «И у них начались постоянные конфликты по поводу того, кто имеет право работать в квартире, а кто нет», – вспоминал Йоп Сандерс[1040].

В итоге Билл решил, что ему нужна отдельная мастерская. Ему удалось найти подходящее, по его мнению, помещение на втором этаже здания напротив церкви Благодати на Четвертой авеню. Конрад описывал его как «холодное, грязное и заброшенное». А при стоимости 35 долларов в месяц помещение было еще и слишком дорогим. Квартиру на Кармин-стрит они снимали за 18 долларов. С учетом этого получалось, что супруги платили за оба места больше, чем за чердак на 22-й улице, с которого им пришлось съехать из-за дороговизны. Однако на кону стоял творческий настрой[1041]. Так что новое распределение устраивало их обоих.

Впервые в жизни у Элен появилась персональная мастерская, где она могла целиком и полностью отдаться процессу живописи. Теперь ничто не мешало художнице отправиться в мир за пределами реальности, где время останавливалось и вся деятельность прекращалась. Лишь рука боролась с кистью и цветом, перенося на холст образы, нарисованные воображением, воспарившим над обыденностью. И вот, обретя свободу и оказавшись одна в комнате с двухметровым зеркалом, которое Билл установил в их квартире, Элен начала писать самый очевидный из всех доступных ей объектов – саму себя. В 1946 г. у нее начался год автопортретов[1042]. Это был важный и в высшей мере освобождающий опыт. Женщине не приходилось больше беспокоиться о реакции натурщика (-цы) на ее работу. Пытаясь извлечь что-то новое из векового искусства портрета, она могла делать столько проб, сколько ей хотелось. Но при этом, практически на подсознательном уровне, с ней происходило кое-что еще.

Пока Элен изучала себя в зеркале, перенося свое отражение на холст в собственной интерпретации, она пыталась также нащупать собственный творческий путь. Миссис де Кунинг, безусловно, уже сформировалась как социальная личность, независимая от Билла, но с творческой точки зрения все еще оставалась под сильным влиянием мужа. Элен сама с присущей ей прямотой описывала себя как его увлеченную и преданную ученицу. Ведь художники во все века привязывались к уважаемому учителю и черпали вдохновение в его творчестве[1043]. Однако такого рода отношения неизбежно порождали грызущее чувство творческой неудовлетворенности. Элен, конечно, не надеялась превзойти Билла в живописи – слишком уж высоко она ценила его неповторимый талант. Тем не менее она тоже хотела создавать «что-то уникальное». «Не думаю, что художники когда-нибудь открыто говорят, что намерены создать новое искусство, – объясняла Элен. – Но что бы ни делал любой мастер в своей студии, он всегда нацелен на создание чего-то нового. Ведь если ты повторяешь уже сделанное кем-то ранее, в твоих занятиях нет никакого смысла»[1044]. А между тем женщина-художница, вышедшая замуж за художника, очень сильно рискует в какой-то момент начать имитировать творчество мужа. Жермен Грир описывала этот феномен, который она считала «старым, как сама живопись», следующим образом: