Женщины Девятой улицы. Том 1

В относительном спокойствии Манхэттена, в окружении сюрреалистов, которых она знала еще по Парижу, и с Говардом Путцелем в качестве советника Пегги снова открыла галерею, но уже в Нью-Йорке. К осени 1942 г. театральный дизайнер и архитектор Фредерик Кислер оформил для нее логово приверженцев новизны и современности в бывшем швейном ателье над лавкой экзотических фруктов. Нью-Йорк никогда не видел ничего подобного. Это была скорее среда, нежели традиционное выставочное пространство. Стены галереи были изогнутыми, картины висели не на них, а на бейсбольных битах. Иногда полотна выступали из стен под прямым углом, что способствовало вовлеченности зрителя[661]. Пегги открыла галерею в октябре 1942 г., сделав большой благотворительный взнос в Красный Крест. На выставке были представлены работы из ее личной коллекции. В каталоге Гуггенхайм написала:

Открытие этой галереи и ее коллекции для публики в то время, когда люди борются за свою жизнь и свободу, – это мой долг, который я в полной мере осознаю. Данное предприятие достигнет своей цели, только если преуспеет в деле служения будущему, а не станет инструментом для документирования прошлого[662].

Открытие выставки было поистине триумфальным. Пегги удалось поразить гостей и галереей, и выставленными работами, и своим видом. С волосами, покрашенными в смоляно-черный цвет, и чересчур выступавшим носом (результатом неудачной пластической операции) Пегги всегда носила одежду, которая подчеркивала самое красивое, что у нее было, – ее тело. В течение всего мероприятия женщина блистала в белом платье. Оно оставляло совсем мало простора для воображения, только чтобы не нарушать закона. В одном ухе у нее висела серьга от Александра Колдера, в другом – от Ива Танги[663].

После той первой выставки Пегги организовала еще ряд экспозиций работ сюрреалистов. Но чем больше времени она проводила в своей галерее, тем меньше внимания уделяла Эрнсту. В начале 1943 г. он ушел от Пегги к зеленоволосой американской художнице Доротее Таннинг, которая, чтобы показать свою любовь к нему, носила блузу, покрытую его фотографиями. Пегги позволила себе немного погоревать, но довольно быстро взяла себя в руки и снова занялась своей галереей – на этот раз с новым фокусом[664]. С тем же энтузиазмом, с каким она прежде защищала авангардистское искусство Европы, теперь Гуггенхайм отстаивала интересы непризнанных молодых художников Нью-Йорка. Она предложила провести Весенний салон и пригласить к участию мастеров, которым еще не исполнилось 35 лет. Для отбора работ Пегги учредила жюри, в состав которого вошли Мондриан, Марсель Дюшан, Альфред Барр, два художественных критика – Джеймс Тралл Соби и Джеймс Джонсон Суини, – Путцель и она сама. Каждого кандидата на включение в состав экспозиции попросили представить на рассмотрение три-четыре работы[665]. И в мастерских по всему городу художники изо всех сил старались создать нечто особенное для своего возможного дебюта в галерее на 57-й улице.

По крайней мере трое из членов жюри были хорошо знакомы с творчеством Джексона Поллока: Соби, Суини и Путцель. Точно неизвестно, видел ли его работы к тому времени Мондриан, друживший с Ли, но, скорее всего, с самим Поллоком он был знаком. И Ли, и Мондриан тогда еще сотрудничали с «Американскими художниками-абстракционистами» и в том же году участвовали в ежегодной выставке этой группы[666]. Ли очень серьезно подходила к своей работе по продвижению Джексона. Поэтому весьма вероятно, что она представила его своему другу, голландскому маэстро, которым так восхищалась. Как бы там ни было, в ходе отбора работ для выставки Пегги именно Мондриан качнул весы в сторону Поллока. Увидев, что Мондриан не отрываясь смотрит на представленную Джексоном картину «Стенографическая фигура», Пегги спросила: «Вот ужас-то, правда?» И прошла дальше.

Вернувшись через какое-то время, она увидела Мондриана, все еще изучавшего полотно, и безапелляционно заявила: «Все так дезорганизовано, никакого порядка».

Придя на то же место еще раз, Гуггенхайм увидела Мондриана по-прежнему перед «Стенографической фигурой». Причем казалось, что голландский художник за это время даже не пошевелился. Пегги воскликнула: «Вы все еще здесь? По-моему, это просто ужасная работа!» Таков был ее вердикт.

«Я в этом не уверен, – произнес наконец ее немногословный собеседник. – Я думаю, это самая интересная работа из всех, увиденных мной в Америке»[667].