Женщины Девятой улицы. Том 1

Впрочем, та январская выставка вызывала еще большую тревогу, чем обычно. Прошлым летом Джексон попробовал совершенно новый подход к живописи. Он раскладывал на полу своего сарая ненатянутый на подрамник холст. А потом, словно леопард, двигался вокруг него, позволяя краске капать с палочек и затвердевших кистей на его поверхность. Но это, конечно, был не случайный процесс. В этом отношении манера живописи Джексона не отличалась от традиционного прикосновения кисти художника к холсту. Разница состояла лишь в том, что Поллок устанавливал между собой и поверхностью холста некоторую дистанцию. Он, по сути, писал в воздухе, а следы от движения его руки в пространстве появлялись внизу на холсте, когда краска его достигала. По мере того как Джексон работал и его движения превращались в танец, художественный процесс становился для него все более комфортным и органичным. Тогда он начинал экспериментировать с разными палками, с краской, с банками из-под красок, со скоростью и направлением потока, со способами, которыми краска разливалась и распространялась по холсту. Попутно Поллок использовал разные материалы: масло и эмали, краски для алюминиевых сантехнических труб, любые осколки и обломки, оказавшиеся под рукой[1121]. Он день за днем ходил вокруг холста и лил, и разбрызгивал краску до тех пор, пока тот не покрывался толстым слоем. И теперь, чтобы увидеть саму картину, зрителю приходилось заглядывать глубоко внутрь, сквозь все покровы, за многочисленные линии. На его полотнах не было явной двери, какой-то очевидной точки входа, но работы Поллока словно заманивали смотрящего внутрь себя.

В то же время суть его картин практически лежала на поверхности. Она прорывалась наружу яркими взрывами и космическими струнами. Колыхалась по всему холсту, словно поля травы под порывами ветра. Непредсказуемо вибрировала в своей ритмичной энергии. А потом, наконец, весь этот хор цвета и линий словно оглашал ветхий сарай радостным восклицанием: «Аллилуйя!»

Происходило это потому, что живопись рождалась заново. Осознавал ли Джексон тогда, что делал? Марсель Дюшан говорил: «Нажимая на клавишу, не всегда узнаешь звук. Обычно понимание приходит позднее»[1122]. Даже Сезанн не был уверен в своих работах. Возможно, великий маэстро даже думал, что у него не талант, а просто проблемы с глазами[1123]

. Поллок тоже сомневался в том, что делал, и поэтому постоянно спрашивал мнения Ли.

К лету 1947 г. быт Ли и Джексона в Спрингсе окончательно устоялcя. Ли вставала в восемь утра и писала до тех пор, пока не слышала, что муж тоже проснулся. «Он всегда спал допоздна. Независимо от того, пил ли он накануне, Джексон никогда не вставал рано. Он мог спать 12, а то и 14 часов подряд. Мы вечно говорили о его безумном чувстве вины за то, что он так поздно встает», — рассказывала Ли[1124]

. Потом Джексон завтракал, а она обедала. «Он мог сидеть над одной чертовой чашкой кофе часа два. Тем временем наступал полдень. Тогда он начинал работать и продолжал дотемна». Часов в семь они опять встречались за столом, на этот раз за ужином. Ли с Джексоном сразу договорились о том, что ни один из них не заходит в мастерскую другого без приглашения[1125]. «Когда я хотела, чтобы он зашел взглянуть на мои работы, мне приходилось просить его по несколько раз, прежде чем он наконец реагировал. Я же, как правило, заходила к нему сразу, — вспоминала Ли. — Чаще всего я предвосхищала свою просьбу долгими жалобами о каких-то серьезных сомнениях или проблемах в работе: „Слушай, я хочу, чтобы ты пошел и посмотрел на то, что у меня получилось, а то у меня прямо душа не на месте“. Потом я довольно подробно перечисляла, что именно меня беспокоит. А он, наконец заглянув ко мне в мастерскую, обычно заявлял что-то вроде: „Да забудь ты об этой ерунде, просто продолжай писать“»[1126]

. Если же говорить о Джексоне, то Ли в конце дня чаще всего самой приходилось спрашивать, как у него дела. Хотя, как художница признавалась, она «и без слов могла ответить на этот вопрос еще до того, как его задала. Иногда он говорил, что неплохо»[1127]. Но бывали дни, когда Поллок заходил в дом и почти шепотом объявлял: «Мне необходимо тебе кое-что показать»[1128].