Женщины Девятой улицы. Том 2

В полотне «Без названия» 1950 года размером 1,2 на 1,2 метра четко чувствовалось влияние Аршила Горки и Билла — черные осколки и косые штрихи де Кунинга, колористическое решение и причудливые формы Горки. Однако доминирование белого цвета, который служил фоном и для которого она использовала незакрашенную поверхность холста, было элементом собственного уникального стиля Джоан Митчелл.

Эволюционировали в руках Джоан и цветовые вкрапления Билла, его маленькие красные пятна. Ее яркие пятна рассыпались по всему холсту: оранжевый, красный, синий, желтый, розовый, охра и широкий спектр серого. После многолетних творческих мук Джоан словно прорвало. На своих холстах она стала кем-то совершенно другим.

По возвращении в Чикаго мама Джоан из лучших побуждений организовала выставку ранних работ дочери, которая должна была пройти в одной из галерей их привилегированного социального анклава в Лейк-Форесте[1017]. За подписью вездесущей светской сплетницы Чолли Дирборн в Chicago Herald American появился следующий текст:

Но сама Джоан на этот «вернисаж» [sic] не приедет… Она слишком занята живописью и содержанием дома для своего жениха (впрочем, женихом он был только до прошлого сентября) в их маленькой мастерской в Гринвич-Виллидж, чтобы ехать на Запад на свою выставку.

Кроме того, ее новоиспеченный муж Барнет Россет — младший не может оставить работу в Организации Объединенных Наций, а наша Джоан не из тех жен, которые позволяют своим мужьям самим себя обслуживать[1018].

На самом деле Чолли не смогла бы ошибиться сильнее. В то время, когда она стряпала свой «инсайдерский» отчет о жизни Джоан в Нью-Йорке, брак Россетов разваливался на куски.

Творческая активность Джоан прервалась резко и неожиданно 30 мая 1950 года — посреди ночи ее скрутил острый приступ аппендицита. Доктор, друг Барни, помогавший во время Гражданской войны в Испании создавать первые мобильные медицинские пункты, срочно отвез ее в больницу, затем, по словам Барни, «заглянул к ней через пару часов, после чего отправился в тюрьму отбывать срок за отказ отвечать на вопросы Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности»[1019].

Самого Барни в это время свалил приступ сенной лихорадки, и когда ему стало лучше, а Джоан достаточно окрепла, чтобы путешествовать, они уехали из города в небольшой отпуск с работой: у Барни было задание от ООН, и он надеялся выкроить время для собственного кинопроекта, а Джоан собиралась использовать поездку для окончательного выздоровления.

Первой остановкой стала Куба. Отец Барни «был знаком с [диктатором Фульхенсио] Батистой», — рассказывала Джоан, и потому на Кубе к ним отнеслись как к особам королевских кровей, особенно в отеле «Насьональ», одним из совладельцев которого был Россет-старший. Но разразился ураган, им пришлось бежать на Гаити и поселиться в «умирающем» отеле «Олоффсон» в Порт-о-Пренсе[1020].

Я очень хорошо помню Гаити, и этот отель, и номер, в котором раньше останавливался Эдмунд Уилсон — и крокодила в бассейне — и шлюху, выброшенную кем-то из окна — и черноту за дверями — и, о радость, — вуду-рукопожатие для хорошего траха[1021], и так далее, и джип в джунглях[1022].

Эти вольные воспоминания Джоан о той поездке четко показывают, как далеко от родного Чикаго они тогда уехали. Они более не были двумя молодыми путешественниками в поисках собственного «я». Тогда они оторвались со своего прошлого, но только один из них — а именно Джоан — нашел свое будущее. Барни все еще бродил во тьме.

Их следующая остановка на мексиканском полуострове Юкатан пробудила в Джоан давнюю любовь к этой стране, но на предложение Барни съездить в Мехико она ответила: «Да ну его к черту». Она хотела в Нью-Йорк. «Мне нужны были художники», — признавалась потом Джоан. В результате Барни остался, а она вернулась на Манхэттен[1023].