Женщины Девятой улицы. Том 2

Для нее Майк был воплощением Нью-Йорка, а его жизненная история так сильно отличалась от ее собственной (чего никак не скажешь об истории Барни), что именно благодаря Майку Джоан смогла раз и навсегда похоронить неуверенную в себе Джоани, созданную когда-то Джимми.

Джоан и Майк стали любовниками. Она всегда мечтала о компании художников, и он был одним из них. Она хотела иметь собственных друзей, и он, Мими, Пол и другие молодые художники, их знакомые, вошли в этот круг[1036]. «Живопись тогда могла изменить мир, — рассказывал Майк. — В таком климате мы с Джоан существовали… [Ее] видение жизни было гораздо шире, чем у большинства из нас»[1037]. Иными словами, пока Барни был далеко, Джоан попробовала на вкус независимую жизнь Нью-Йорка и теперь не собиралась от нее отказываться.

Еще до отъезда Барни и Джоан на Кубу их предупредили, что из «кукольного домика» на 11-й улице придется съехать; впрочем, он сразу им не подходил. Они нашли отличную квартиру в роскошном особняке на Западной 9-й улице, 67: весь верхний этаж и чердак со сводчатым потолком, большим камином и стеклянными дверями, выходящими на террасу[1038]. Когда Джоан вернулась одна из Мексики, Пол, Мими, Майк и еще несколько ребят помогли ей перевезти их вещи в новый дом[1039].

Теперь благодаря удачному расположению жилья Джоан оказалась в самом центре событий. Теперь она была ближе к «Кедровому бару», к «Клубу», к Францу и Виллему… И гораздо ближе к Майку. Он тоже жил на Девятой улице. «Я принимала активное участие в жизни “Кедрового бара” и вообще этого сообщества, — вспоминала она. — И, понятно, куда меньше времени начала уделять Барни»[1040].

Если Джоан не желала отказываться от своей независимости, то у Барни не было ни малейшего желания отказываться от Джоан. Вернувшись из Мексики вскоре после переезда Джоан на их новую квартиру, он, конечно, тоже начал бывать в «Кедровом баре» и «Клубе», прежде всего надеясь таким образом остаться в жизни жены, но также и проникшись тамошней атмосферой и идеями[1041]. «Художники были для меня гораздо важнее, чем все литераторы, которых я знал, — рассказывал Барни. — Их образ жизни казался мне намного более открытым и свободным»[1042]. Кстати, подобному воздействию художников из Даунтауна подверглись и другие творческие жители Нью-Йорка, в частности писавшие музыку.

В первые месяцы 1951 года идеи в «Кедровом баре» передавались от художника к художнику так же свободно, как бокалы с пивом. Творцы старательно и вдумчиво формулировали свое место и роль в этом мире. Это было реакцией на годы пренебрежения, которым их обливала пресса; на Метрополитен-музей с его выставкой, с позволения сказать, современного искусства, в которой не было ни одной их работы; на многочисленные выставки из разряда «лучшее в новом искусстве», из которых их тоже с удивительной регулярностью исключали.

Если бы не пятничные лекции в «Клубе», такой игнор со стороны чиновников наверняка сильно деморализовал бы художников. Эти лекции заставляли их мыслить намного шире своих обид на официальный мир искусства и даже шире живописи и скульптуры как таковых, проникая в самую суть и природу творчества. «Это было сродни принадлежности к какой-то церкви, — говорил Ларри о тех посиделках[1043]. — В результате этих дискуссий у меня создавалось впечатление, что существует целый ряд эстетических выборов, такой себе эстетический спектр. И то, что ты делаешь в своем творчестве, имеет в этом спектре конкретное место»[1044]. Тут стоит сказать, что эти легендарные заседания «Клуба» начались непреднамеренно, из-за одного случайного приглашения, которое Элен де Кунинг превратила в большее[1045].

В прошлом дискуссии пятничными вечерами предлагали и Ганс Гофман, и школа Мазервелла, и «Студия 35», однако члены — основатели «Клуба» не желали в них участвовать. С их точки зрения это были слишком организованные, официозные мероприятия. Главной же идеей при создании «Клуба» было предоставление художникам места для неформального обмена идеями[1046].

И вот однажды осенним вечером 1949 года, когда несколько членов «Клуба» сидели перед камином, занятые именно таким разговором, приехала Элен с философом Уильямом Барреттом (который называл ее «самым живым духом этой группы, постоянно придумывавшим всевозможные программы и развлечения»[1047]).

Барретт специализировался на экзистенциализме — на теме, очень живо интересовавшей художников из Даунтауна. Они задали философу несколько вопросов, он ответил на них и продолжил говорить. Будучи профессором Нью-Йоркского университета, он привык выступать перед аудиторией и, рассказывая им о том, что было им интересно, по сути, прочел лекцию. Художники слушали затаив дыхание, как философ описывал идеи, над которыми работал в то время.