Женщины Девятой улицы. Том 2

Грейс и Эл работали натурщиками — она в школе Гофмана и в Лиге студентов-художников. Зарплата была ничтожной, но занятость стабильной; кроме того, эта работа позволяла Грейс знакомиться с академической стороной мира искусства, в которой у нее не было никакого опыта. Сидя на подиуме обнаженная, неподвижно, словно статуя, она позволяла только своим глазам следовать за преподавателями, которые, переходя от студента к студенту, давали тем свои указания и советы. Грейс жадно впитывала всё, что долетало до ее ушей, а потом возвращалась в мастерскую и применяла эти уроки в своей работе[330]. Чрезвычайно насыщенная жизнь Грейс была всецело посвящена живописи. Любые отношения с другими людьми, всё, чем она занималась, было связано с искусством и только с ним. За исключением отношений с сыном. Восьмилетний Джефф по-прежнему жил в Нью-Джерси с бабушкой и дедушкой, а по выходным разделял богемное существование Грейс. И игрушки, разбросанные по чердаку после его приездов, служили ей постоянным печальным напоминанием: вопрос благополучия сына решен лишь наполовину[331]. Как и любому ребенку в мире, Джеффу нужна была стабильность, а именно ее Грейс никак не могла ему предложить. «Некоторые люди скажут, что ни женщина, ни мужчина не должны ставить работу превыше всего, что это негуманно, — говорила Грейс. — Но я не понимаю, как можно творить, не считая это самой важной, всепоглощающей частью твоей жизни»[332].

Как показывает опыт Элен и Ли, решение женщины стать художником часто означало отказ от детей, в случае с Грейс — от уже рожденного ребенка. И это была поистине мучительная дилемма. Действительно ли они шли против природы, предпочитая творчество материнству, то есть судьбе, изначально предопределенной для них биологией и обществом? Смогут ли они, сделав такой выбор, жить в мире с самими собой посреди неизбежного разочарования и скандалов, которые непременно будут возникать в связи с их именами? На протяжении всей своей карьеры Грейс отказывалась признавать какие-либо различия между полами в творчестве — за исключением примера с детьми. Женщина, по ее словам, «сталкивается в жизни с особыми обстоятельствами, в основном связанными с рождением детей. Если женщина находит мужчину, который становится ее любовником и хорошим другом, и они во всем помогают друг другу, это очень гуманная и творческая ситуация, но как общество может решить проблему детей, я не знаю»[333]. В ее случае вопрос был отнюдь не теоретический. Каждые выходные она смотрела на своего сына, отлично понимая, что именно она будет вынуждена сделать, но ей не хватало сил, чтобы окончательно принять и признать этот факт. Грейс знала, что совсем отдать Джеффа родственникам будет шагом «очень жестоким, очень неприятным и очень трудным»[334]. И всё же однажды она его сделает. Скорее всего, только другие художники — другие женщины-художники — могли в полной мере понять, насколько тяжело ей тогда приходилось. И каждый вечер, когда Грейс нужен был кто-то, чтобы поговорить или просто выпить, она знала, куда идти.

В 1950 году излюбленным местом сбора художников из Даунтауна стал ничем не примечательный «Кедровый бар», даже без музыкального автомата и телевизора, расположенный между Восьмой и Девятой улицами. Желто-зеленые стены (по словам Милтона, цвета туалетов в метро), белые голые лампы и невзрачная графика Хогарта — это было заведение без малейшего намека на стиль[335]. Даже название бара было приветом из прошлого: на круглой вывеске у входа значилось: «Бар-ресторан на Кедровой улице». Словом, это были жалкие остатки прежней роскоши[336]. Мерседес рассказывала: «Там никогда не было никакой музыки, ничего, это был просто грязный мрачный молчаливый бар, внутрь которого никогда не проникал дневной свет, всегда было сумеречно. Там царила ночь. В глубине зала стояли огромные часы, которые время от времени шли задом наперед… Я всегда думала, что это потому, что в “Кедровом баре” было что-то не так с временным континуумом»[337].